Энни проснулась среди ночи и резко села, ударившись головой о
кровать сверху. Сердце девушки колотилось. Кто-то сонно
выругался.
Огромная комната была заставлена кроватями в несколько ярусов.
Около двадцати человек в одном помещении. Барак, как назвал
сухонький хозяйственник, распределявший поступающим места.
Это временное неудобство. Потерпеть осталось недолго –
собеседование прошло, их уже распределили на группы. Завтра всех
заселят в общежитие для студентов.
Временное неудобство для всех и кошмар для единственного эмпата
среди них. Энни с раздражением отмахнулась от чужого беспокойства и
тяжёлых снов. Ночью было проще, днём у неё не переставая болела
голова.
Она снова легла, прикрыла глаза. Ухватилась за ускользающее
ощущение, оставленное собственным сном.
Что-то в нём было очень важное.
Она не любила сны. Её необузданный дар приносил отголоски чужих
воспоминаний, иногда – видения прошлого, иногда – будущего. Не
всегда её собственного. Очень редко – радостного.
Счастье ещё, что это случается нечасто и всего лишь во сне. Она
бы давно сошла с ума, если бы воспринимала не только эмоции людей
вокруг, но и кусочки их жизней.
Но этот сон ей не хотелось забывать.
В этом сне у неё не было зрения, сколько бы Энни не
вглядывалась. Она сидела на земле, руками чувствовала траву и
холодную, немного влажную почву.
Там были люди, но она не могла сказать сколько. Энни могла бы
прислушаться к своим ощущениям и их голосам и посчитать, но это
было неважно.
Значение имел только один человек, и он склонился над ней. Его
ладонь сжимала её запястье – Энни поняла, что он прислушивается к
её пульсу.
– Не бойся, всё будет хорошо, – уговаривал её незнакомый голос.
– Ты только держись, я сам отнесу тебя, по тропе это быстрее…
Энни не слушала его. Что такое слова для того, кто и без них
чувствует, что у человека на душе?
Его пронзала горечь и страх – колючие эмоции, но он боялся не
её, а за неё – и это ощущалось как ласковый ветер,
тревожащий сердце. И самое важное – такое огромное тёплое чувство,
которое Энни боялась называть. Похожее чувство было у мамы, когда
она обнимала Энни. Никто больше так не умел. Кроме него.
Энни хотелось плакать оттого, что всё это тепло – ей одной. Так
не бывает. О Первые, хоть бы это было правдой. Она потянулась к
этому солнцу в его груди, хотелось раствориться в нём без остатка.
Ничего больше не чувствовать и не слышать. Даже если это последнее,
что с ней случится.
Чужой липкий испуг разбудил её.
***
Для середины осени погода выдалась на удивление тёплой и
солнечной. День, когда новых студентов зачисляли в школу Рубеж,
всегда был для персонала самым хлопотным и трудным – после недели
хаоса нужно было совершить последний рывок и тогда спокойно… нет,
не выдохнуть – начать трудовые будни. Хотя спокойно – это не про
Рубеж.
Площадь перед главным корпусом была полна народу. Будущие
студенты, ждущие своего распределения на группы, с нетерпением и
любопытством поглядывали на помост и уже стоявшего на ней мужчину в
неброской светлой одежде. Плечи его прикрывал короткий серый плащ с
круглой брошью. Выгравированный на ней огонёк будто сиял на солнце.
Девушки с интересом рассматривали рыжие волосы заместителя,
собранные в низкий хвост. Парни – сломанный в нескольких местах нос
с характерной горбинкой. И те и другие успели оценить старый
зарубцевавшийся шрам на правой щеке мужчины. То, что этот след
оставило, обладало очень острыми когтями.
Заместитель директора прикрыл глаза, мысленно перечисляя весь
объём проделанной работы. Это его успокаивало. «Принять студентов,
расселить по баракам, выдать всё необходимое – сделано. Провести
собеседование, распределить на классы и группы – сделано. Два дня
почти без сна всех преподавателей (три ментала уже отпущены в
двухнедельный отпуск), но, хвала Первым, всё сделано. Назначить
командиров – сделано. Заселись их в общежития – сделано. Провести
инструктаж – почти. Уже должен закончиться, что-то мастер Айрон
задерживается».
