Глава 1: Слабый мальчик
Я никогда не понимал, почему природа так жестоко пошутила надо мной.
В детстве, глядя на себя в зеркало, я видел девочку – симпатичную, нежную, с большими глазами и тонкими чертами лица. Мягкие кудрявые волосы обрамляли лицо, которое скорее подошло бы для рекламы детской косметики, чем для мальчишеских игр во дворе.
Но самое жестокое заключалось не в этом. Жестоким было то, что при такой внешности во мне горел огонь справедливости, который мог бы стать украшением любого средневекового рыцаря.
Представьте себе картину: худенький мальчик восьми лет, которого можно сдуть с места одним порывом ветра, стоит посреди школьного двора и кипит от ярости, наблюдая, как трое старшеклассников издеваются над первоклашкой. Малыш плачет, его портфель валяется в луже, а обидчики смеются и пинают его вещи.
И вот этот слабый мальчик – я – готов броситься на троих здоровых парней, забыв о собственной безопасности.
Но тело предавало меня каждый раз. Руки дрожали не от страха, а от бешенства. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. А мышцы… мышцы оставались такими же слабыми, как у больного котёнка.
Максимум, на что я был способен – подойти к обидчикам и заикающимся голосом попросить их прекратить. Иногда они удивлялись моей наглости и отпускали жертву. Чаще – смеялись надо мной и продолжали своё чёрное дело.
Помню один случай, когда мне было девять. Во дворе нашего дома компания подростков лет четырнадцати мучила бездомного щенка. Они привязали его к забору и бросали в него камни, наслаждаясь его скулежом.
Я наблюдал это из окна нашей квартиры на втором этаже – и что-то внутри меня сломалось.
Не помню, как оказался во дворе. Помню только, как стоял перед этими парнями, заслоняя собой щенка, и кричал что-то о справедливости, о том, что так нельзя поступать с беззащитными.
Они посмотрели на меня как на сумасшедшего. Один из них, самый высокий, подошёл ко мне и легонько толкнул в грудь. Я упал как подкошенный.
Они захохотали и ушли, бросив щенка.
А я лежал на асфальте и плакал – не от боли, от злости на собственное бессилие.
Щенка я забрал домой, родители разрешили его оставить. Он прожил с нами десять лет и умер от старости, но тот день навсегда остался в моей памяти как символ моей никчемности.
В школе ситуация повторялась снова и снова. Я был как камертон несправедливости – стоило где-то рядом обидеть слабого, как во мне начинало всё кипеть. Но каждый раз, когда я пытался вмешаться, моё тело напоминало мне о реальности.
Я мог только наблюдать, как сильные издеваются над слабыми, и потом бежать домой, где рыдал в подушку от бессилия.
Странно, но сам я буллингу не подвергался. Может быть, моя девчачья внешность вызывала у одноклассников скорее недоумение, чем агрессию. А может, мой взгляд – я всегда смотрел очень серьёзно, изучающе – отпугивал потенциальных обидчиков. Или же дело было в том, что я держался особняком, не выделяясь и не привлекая к себе внимания.
Но отсутствие личных обид только усиливало мою фрустрацию.
Если бы меня били – я мог бы винить конкретных людей, злиться на них персонально.
Вместо этого я злился на весь мир, на всю несправедливость, которая меня окружала.
Я ненавидел каждого, кто использовал свою силу против слабых.
И эта ненависть росла во мне, как раковая опухоль.
К тринадцати годам я превратился в замкнутого подростка с нездоровым интересом к тёмным сторонам человеческой натуры. Пока сверстники играли в компьютерные игры или гоняли мяч, я читал криминальные сводки в интернете.
Меня завораживали истории о том, как справедливость настигала злодеев. Особенно те редкие случаи, когда это происходило не в зале суда, а в тёмном переулке.
