30 июня, 3:55. Дом на Петровской набережной
Санкт-Петербург. Нева. Белая ночь.
Звучит романтично. Почти как начало стихотворения или нежного, чуть печального романа.
Однако в этой ночи ничего красивого и романтичного не было… Красно-синие нервные всполохи машин дежурной части. Оцепленная жёлтой лентой детская площадка. Люди в форме с какими-то нарочито равнодушными лицами. Бледный мужчина. Ребёнок, плачущий на его руках. Время от времени взгляд кого-то из людей в форме натыкался на этого мужчину… и становился почти человеческим.
– Пожалуйста, – тогда говорили ему, – идите домой. Как только что-то будет известно…
– Понимаете, – в сотый раз начинал объяснять мужчина, прижимая к себе ещё крепче малыша, – моя жена никогда бы…
– Мы понимаем. – И в голосе появлялось рефлекторное псевдосочувствие, от которого становилось ещё горше.
К ограждению, возле которого с открытыми глазами дремал сержант, подъехал крутой мотоцикл со «скромным» логотипом BMW на бензобаке. Сержант завистливо присвистнул – и настороженно взглянул на одетого в стиле крутого байкера мужчину: чёрная кожа и шлем, чем-то похожий на немецко-фашистскую каску.
Незнакомец тем временем заглушил сыто и негромко работающий мотор, снял шлем и направился прямо к ограждению. Уверенно так направился. Привычно.
– Куда! – дёрнулся охранитель жёлтой ленточки. – Куда прёшь?
Увидев алую «ксиву» с золотыми орлами, служивый вытянулся было, но потом, посмотрев внимательнее (уж очень ему не нравился неуместный здесь байкер), заорал:
– Чё, совсем охренел! Отдел музеев?!
– Старшего позови, – без тени возмущения выдохнули в ответ.
На вид мужчине было лет сорок. Невысокий, крепко сложенный. Добродушное круглое лицо каким-то чудесным образом было одновременно и брутальным, и обаятельным, и… незапоминающимся. Живые блестящие глаза имели особенность зрачка занимать почти всю радужку, отчего казались чёрными и хитрыми. На самом же деле они были ярко-синие, искренние и наивные, особенно в тех случаях, когда это необходимо. Большой, чуть шершавой ладонью привычным движением он погладил выбритую макушку и, слегка пожав плечами, скривился не то в улыбке, не то в усмешке, встречая озабоченно семенящего к нему «старшего».
– Иду я, иду, – отозвался следователь на возмущённые вопли сержанта. – Свои это. Пропусти. Добрый вечер, Егор Иванович.
– И вам не болеть, господин старший следователь.
Байкер, преодолев заграждение и бдительного охранника, уже пожимал руку старшего.
– Что-то органы стали слишком часто меня вызывать на место преступления, Алексей Васильевич, – пожаловался он.
– Иваныч! После тех тра-ля-лей, что ваше начальство позволило себе выписать нашему, да ещё и в присутствии москвичей… Радуйся, что тебя на всякую бытовуху не вызывают… А планы такие были.
– Так думать же надо! Если из Летнего сада начинают чинно расходиться по своим делам статуи, то надо не спецтранспорт из психушки свидетелям вызывать, а нас! Кстати, вандалов, которые украли защитные щиты с Медузой Горгоной, вы поймали? Двадцать семь лет висели себе спокойно на ограде.
– Так это не вандалы были!
– А кто? – изумился Егор Иванович.
– Ваши и были, – засиял следователь. – Ваши. Реставраторы.
– Вот ведь как оно бывает, – даже не удивился музейщик. – Бардак, как говорит мой папенька, дело добровольное… Да. Значит, так. Если завтра тебя будут вызвать на убийство и разгром к нам в отдел – так это я гневаться буду… Заберёшь меня под арест – я хоть высплюсь у вас, за решёткой.
– Не-е, завтра – никак. Завтра не моё дежурство. Я пойду на отсыпной.
– А здесь что? Как в Летнем саду? Или начальство приказало мой сон просто так порушить? Из вредности?!
