Парадокс реальности в том, что наиболее притягателен образ, видимый только мысленным взором.
Шана Александер
1
Смрад был настолько ужасен, что, казалось, атаковал каждую клеточку его организма – омерзительная вонь гнилья и протухшей пищи, богомерзкого потустороннего месива схлестывающихся между собой десятков запахов, каждый из которых отвратителен сам по себе, но в сочетании они поистине тошнотворны, самым невероятным образом.
Осознав, что тонет в этом тлетворном облаке, он запаниковал, но почему-то никак не мог вдохнуть, словно позабыл, как это делается; будто его мозговые связи, запускающие непроизвольную дыхательную реакцию, были начисто перерезаны садовым секатором и больше не вели к груди или легким. Он не сомневался, что жить ему остаются считаные секунды.
И вдруг на малую часть его рассудка снизошло озарение, и он понял, что вовсе не тонет, а пребывает в самой гуще яркого реалистичного кошмара, и его дыхательный рефлекс отказал, потому что он находится в мире грез, а его физическое тело спит и парализовано. Он вложил всю свою волю в мощный рывок, чтобы сбросить сокрушительно тяжкую пелену забытья, и мгновение спустя все его сознание вырвалось на поверхность, как ныряльщик, слишком долго пробывший в сумрачных и холодных океанских глубинах и ускользнувший от смерти как раз вовремя.
Полностью придя в сознание, хотя и не оклемавшись до конца, он ощутил тяжесть век, перекрывающих его взор. Услышал шепот в сознании, десятки шепотов. Улавливал отдельные слова и фразы, выхватывал образы. Калейдоскоп деятельности прямо под поверхностью, сливающийся в белый шум; нескончаемая болтовня сотен безостановочных пустомель, треплющихся одновременно. Он тряхнул головой в попытке остановить бесящие шепоты в сознании, но тщетно.
И с досадой открыл глаза.
Его встретила абсолютная, непроницаемая тьма.
Борясь с паникой, нахлынувшей с преумноженной яростью, он осторожно протянул правую руку – и был вознагражден, когда она вошла в контакт с гладкой поверхностью, на ощупь напоминавшей сталь. Продолжил зондирование окружения – и секунду спустя ладонь вошла в контакт еще с одной поверхностью над головой. Крышка. Из стали, как и найденная стена.
Крышка была тяжелой, но, подняв обе руки выше плеч, он сумел толкнуть ее вверх, затопив свое узилище ослепительным светом. Продолжал толкать, пока не достиг поворотной – в прямом смысле – точки, и крышка откинулась на петлях, шумно грохнувшись о боковину стального контейнера.
Еще до того, как зрение успело приспособиться к свету, он увидел, что находится в живом море мусора, до половины заполнившего большой ящик, покрашенный зеленой краской знакомого оттенка.
Он внутри мусорного контейнера.
Вид мерзких отходов вкупе с запахом вынудил его сделать то, чего его тело в беспамятстве ухитрялось избегать до этого момента. Он перегнулся пополам, и его стошнило, хотя желудок был, вероятно, почти пуст, потому что все ограничилось позывами и сухими спазмами, не выдавив почти ничего.
Он высунул голову над краем контейнера промышленных размеров. Глаза уже полностью приспособились к свету. Он находился на задворках чего-то вроде торгового ряда, и, судя по помоям, в которых он сидел, изобиловавшего гастрономами, бакалейными и мясными магазинами и ресторанами с пунктами смены подгузников.
Выкарабкавшись из контейнера, он захлопнул за собой крышку, радуясь, что никто этого не видел. Пусть он и провел ночь в помойке, но явно не утратил хоть жалких остатков гордости.
Осмотрел себя. Обут в кроссовки, одет в черную футболку и джинсы, покрытые кляксами жидкостей неведомого рода, в том числе и той, что могла быть кровью – а может, и нет.
Что он делал в помойке? Он начал обшаривать память.
