Сколько себя помню мой сосед всегда ругался с женой. Честно
говоря, даже не могу припомнить его без его вечно чем-то
недовольной полноватой супруги.
Когда мне было восемнадцать она начала пилить его уже за то, что
он постоянно пропадал на работе, а денег приносил недостаточно. Для
неё.
В выходной день её крики разносились из их квартиры так
отвратительно громко, что были слышны даже нам. Хотя мы с моей
подружкой Викой Алёхиной, сидели на подоконнике на лестничном
пролете между третьим и четвертым этажом. А они были на
четвёртом.
- Да перестань орать! Дочь пугаешь!
Осаживал свою супругу дядь Миша. Выходил в такие моменты на
лестничную клетку. Шарил по карманам в поисках сигарет. А их дочь,
четырёхлетняя кареглазая Настюша, которая была просто куколкой.
Выбегала к нему вся зарёванная и цеплялась в его ногу. Пока он не
поднимал её на руки.
Ребёнок размазывал слёзы по щекам, а наша соседка, Ира, даже за
это не упускала случая уколоть своего мужа. Она была холёная. Яркая
блондинка с пышными формами в нужных местах.
При виде нас с Викой она кривила лицо и бросала детской курткой
в Михаила Сергеевича.
- С Настей погуляй!
Резко шипела она мужу прежде, чем захлопнуть дверь перед его
носом. Дядь Миша тяжело вздыхал. Одевал дочку, терпеливо ожидая,
пока она проденет ручки в рукава куртки. Потом опять брал её на
руки и спускался с ней вниз, на детскую площадку возле нашего дома,
лишь ненадолго задерживаясь возле нас, молодых девчонок, чтобы
стрельнуть сигарету.
Всегда почему-то останавливался возле меня, так что я слышала
его запах с какими-то древесными и пряными оттенками и примесью
дыма. Пронзительно смотрел мне в глаза и спрашивал:
- Сигаретку одолжишь?
Я дергала плечом и, как и много раз до этого, отвечала:
- Я не курю, дядь Миш.
Он смотрел на меня сквозь прищур так что мне почему-то
становилось неудобно под его взглядом. Лицо покрывалось красными
пятнами. А он насмешливо бросал:
- Хорошая девочка.
И поворачивался к моей подруге. С Викой ему везло больше. Взяв у
неё сигарету, он закладывал её за ухо, пока Настя рассматривала нас
большими открытыми глазами с блестевшими на её ресничках
слезинками.
Потом поворачивалась к отцу и в который раз говорила ему:
- Я тоже хочу такие кудряшки как у Мироси.
Миросей она называла меня. Хотя для всех я была Мирославой. Я
была обычной девчонкой. Даже не слишком красивой, наверное, если
брать за основу привычные стандарты красоты. У меня были тонкие
губы. Курносый нос. Карие глаза. И ещё и веснушки на лице
появлялись весной и летом. Фигурой я тоже не могла похвастаться. Я
была достаточно высокой. Метр семьдесят три. Но при
этом долговязой и худой. Нескладной, как новорожденный
жеребёнок. Но ей почему-то нравились мои кудри. Частенько я
слышала, как за глаза она называет меня одуванчиком. Я казалась ей
лёгкой. Воздушной какой-то.
Трифоновы оставляли её со мной, когда хотели уйти куда-то
вечером. За отдельную плату конечно. Но я так не хотела
возвращаться к себе домой, что согласна была делать это даже
бесплатно.
Когда дядь Миша с дочкой уходили, Вика называла его жену
бестолковой сукой. Снова доставала пачку сигарет и закуривала сама.
Конечно она пробовала приучать и меня к тому же. Но я до сих пор
отказывалась. Отчим и моя мать, если бы я попробовала что-то такое
исполнить, наверное, просто прибили бы меня. Мне и так казалось,
что я живу в квартире, которую когда-то купил мой отец на каких-то
птичьих правах. И они ждут не дождутся, когда я упорхну из родного
гнезда.
Так что я просто смотрела через грязное окно подъезда, как
Михаил Сергеевич раскачивает свою дочку на качелях. Смотрела на его
широкую спину. Рассматривала небритое лицо. И то как он возится
потом с дочкой в песочнице, не боясь запачкать брюки. Хотя опять же
получит нагоняй от своей Ирки. Его жены.
