Атласабад. Узбекистан
12 сентября 2006 года, среда, пять часов утра
Муэдзин, как всегда, вовремя. Разбудил меня пятнадцать минут назад. Каримов уже несколько лет как запретил использование звукоусилителей при призыве правоверных на намаз, так наш и одной глоткой справляется. Зевнув, я поглядел на циферблат российских часов, которые мне подарил в прошлом году отец. Как раз на шестнадцать лет. Да, неплохо мы с ним тогда время провели. И почему его вторая жена так меня ненавидит? Настолько, что не позволила отцу на похороны матери приехать этой весной? Не знаю. Впрочем, я к этому уже привык. Когда десять лет из прожитых шестнадцати живешь с матерью, то как-то привыкаешь. Знаешь, что где-то далеко есть отец, есть еще родные, хоть и наполовину, но сестры. Симпатичные девчонки и, в отличие от своей матери, незлые. По крайней мере, иногда СМС друг другу перекидываем. Впрочем, малявки они совсем, Ленке десять, а Маринке двенадцать лет.
Думая об этом, я неторопливо шел вдоль высоких дувалов махали. За заборами вовсю кипела жизнь, копошились хозяйки, разжигая очаги и готовя завтраки для многочисленных семейств. Подметали старые, выщербленные тротуары невестки соседей, с которыми я здоровался. Многие из них чуть меня старше, на год или два. Снова узбеки начинают девушек замуж выдавать, едва школу закончат. Впрочем, сейчас по-другому никак. Бедно живем, очень небогато. Не все, правда, вон, одноклассница моя, Сайора, живет очень хорошо, но у нее отец шишка в районном масштабе, чем-то связанным с газом занимается.
Подойдя к синим, слегка обшарпанным воротам, я негромко постучал. Громко не надо – Джульбарс, старый лохматый пес, хлеб ест совсем не зря. Вот и сейчас он гулко, трижды гавкнул, вскоре с той стороны лязгнул засов, и небольшая калитка со скрипом открылась.
– Салам аллейкум, Гульсиной-апа, – поздоровался я с пожилой, лет пятидесяти, хозяйкой дома. – Зухра, доброе утро.
Собирающая веником на сбрызнутом водой бетоне листья молодая женщина в национальном платье из хан-атласа мне коротко кивнула, а пожилая хозяйка тепло улыбнулась.
– Ваалейкум ассалам, Леш. За катыком пришел?
Хорошая тетка Гульсиной-апа. Добрая, не крикливая. И молоко у ее коров хорошее, из него великолепный катык получается.
– Да, вот возьмите, – я протянул банку и деньги. Пока хозяйка бегала на веранду за сквашенным особым образом молоком, я прислонился к воротам с обратной стороны и глазел по сторонам. Что мне очень нравится в узбеках – они любят во дворах чистоту и порядок. Весь двор выметен усилиями Зухры, виноградник аккуратно обрезан, пара персин и черешня выбелены. Красиво. Джульбарс неторопливо подошел ко мне, ткнул лобастой головой в бедро. Привычный ритуал, я почесал ему за ухом. С этим старым барбосом я уже годов десять знаком, с тех самых пор, как меня мать самого утром начала отправлять за кислым молоком.
– Зухра, у тебя индоутки мешок с кукурузой рвут! – Я обратил внимание на здорового белого селезня, сумевшего разорвать в углу мешок с зерном и сейчас торопливо его глотающем.
– Вай, кутингисске! – Невестка веником прогнала наглеца и теперь собирала зерно ладонями.
– Шайтан! Надо из него шурпу сварить. Доброе утро, Леша! – Мне пожал руку вышедший во двор и зевающий во всю глотку Рахим, сын Гульсиной-апы и муж Зухры. – Как жизнь, в Россию не собираешься?
– Кому я там пока нужен, Рахим? Сначала хоть вырасти надо, к восемнадцати, может быть, поеду. Как раз в армию.
Не знаю, какие порядки в российской, но в узбекской армии вообще кошмар. Вернулся на днях соседский парень, много чего веселого рассказал.
– Не приходили из собеса? Опять в детдом не звали?
Как умерла мать, ко мне трижды приходили из здешней конторы, которая за детьми следит. И, по-моему, были даже рады, что я отказался. Мне скоро шестнадцать, небольшую денежку на прожиток пересылает отец, дом все еще наполовину принадлежит ему, так что меня оставили в покое. Участковый приходит изредка, пару раз в неделю. И то потому, что живет через пять домов от меня.
