Расслабься, мысленно велел я клиенту, просто полностью расслабься, представь, что сидишь в театре и наблюдаешь за действиями на сцене из зрительного зала, но сам в спектакле участия не принимаешь. Понял? Я постараюсь, слабо отозвался клиент. Это хорошо, что отзыв был таким слабым и далёким, значит, он действительно старается. Вот и молодец, похвалил его я, не хотелось бы, чтобы твои неосознанные реакции помешали нам в самый неподходящий момент. Думаю, ты прекрасно понимаешь, чем тебе грозит неудача. Клиент ничего не ответил, однако я чувствовал, как трясётся от страха его сущность на самой периферии нашего общего на время проведения операции сознания. Пусть дрожит – страх парализует, а это дополнительная гарантия того, что клиент вольно или невольно не попытается вмешаться в мои действия по управлению его телом, которое я временно, с его согласия и в соответствии с условиями контракта оккупировал.
Надо заметить, что тело клиента мало подходило для силовой операции, но тут уж выбирать не приходилось. Правда, у всего есть и своя положительная сторона – от такого хлюпика боевики вряд ли ожидают активных действий по собственному освобождению из заложников, а значит на нашей стороне эффект внезапности.
Снимки со спутника, сканирующего сейчас район базы бандитов, на которой держали в плену моего клиента, с увеличением, позволяющим рассмотреть даже выражение лица любого из боевиков, каждую секунду проецировались прямо на зрительный центр мозга. Это позволяет мне знать о местоположении и перемещениях всех противников и самого себя в режиме реального времени. Таймер беспристрастно отсчитывал последние секунды перед началом операции.
Худощавый, долговязый и узкоплечий заложник (вернее я в его теле) поднялся на ноги с грубой циновки, затоптался на месте, разгоняя кровь в затёкших от долгого сидения в одной позе мышцах, одновременно разминая руки, опрометчиво не связанные и не закованные самоуверенными похитителями. Разве могли они даже подумать о том, что этот испуганный до полусмерти богатенький маменькин сынок способен сопротивляться своей незавидной участи. В их глазах он уже был трупом. Оставалось только дождаться затребованного с родственников выкупа, чтобы сделать его таковым фактически. Оставлять заложников в живых даже после получения денег было не в правилах этой банды.
Охранник, лениво куривший у входа в хижину, заметив движение, окинул взглядом фигуру пленника и спросил с весёлой жестокостью в голосе:
– Эй, кишка на ножках, чего вскочил? Ждать надоело – на встречу с богом торопишься? Успеешь ещё.
Делаю один робкий шаг к дверному проёму.
– Мне в туалет надо…
В ответ только злорадный смех.
– В штаны сходи, тут тебе не отель и не папочкина вилла!
Второй робкий шаг вперёд, охранник не обращает внимания, он не ощущает никакой опасности, даже не напрягся.
– Пожалуйста! – произношу тихим умоляющим голосом. Эти одуревшие от собственной жестокости и безнаказанности гадёныши любят, чтобы их умоляли. – Прошу вас! – ещё шаг. – Вы же тоже человек!
Мои глаза (глаза клиента) увлажнились и это очень заметно, а в связке с упоминанием о человечности доводит бандита до хохота.
– Давай-давай, не стесняйся! – активно жестикулирует он свободной от оружия рукой. – Так и вернём тебя твоей мамочке в грязных и мокрых штанишках, вот смеху будет! – горе-сторож не замечает, что я уже почти вплотную подошёл к двери.
Рука у сидящего и веселящегося охранника сжимает ствол автомата, приклад которого упирается в нижнюю ступень порога, рожок спарен с помощью изоленты, за поясом у него внушительного размера охотничий нож. Мне надо, чтобы весельчак встал. И я делаю последний шаг. Теперь между нами не больше полуметра. Смотрю на него сверху вниз. Это ему уже перестаёт нравиться, и он резко вскочил, перехватывая автомат двумя руками, намереваясь прикладом загнать меня обратно в хижину.
