Даниель сжимал челюсти и карабкался по заросшему холму мимо троп. Обожжённые ступни пульсировали. Любая ветка, колючка или кусок сосновой коры причиняли страдания. Дадут ему просто так уйти, ага. Наверняка уже почуяли подвох. Скорее всего решат, что он пойдёт по дороге вниз. Склон был крутой, подъём медленный. Даниель отдыхал, прислонясь к стволу или оперевшись на валун, и прислушивался. Самым трудным оказался выход на вершину, пришлось пройти поперёк склона, упереться в непроходимый завал, потом в другую, пока не подвернулась подходящая комбинация из глыб, по которой, как по лестнице для великанов, Даниель взобрался на вершину.
Вокруг слонялись люди с фотокамерами, дети, даже попался пожилой господин с клюкой. Оказалось, что с обратной стороны холма, более пологой, на вершину вела вьющаяся тропа, которая начиналась, как городская улочка и, сделав несколько широких поворотов, обнимая скученные, прижавшиеся друг к другу домишки, устремлялась сюда, на смотровую площадку.
Внизу лежал городок. Он располагался по сторонам узкой реки, наползал на окружающие его холмы и кое-где причудливо встраивался в ландшафт, словно скалолаз, отдыхающий в невозможной позе, зацепившись крепкими пальцами за неприметные уступы. За рекой, чуть в стороне, виднелась железнодорожная станция.
Даниель спустился по узкой обочине, глубоко вдыхая и задерживая дыхание, чтобы не дать боли его остановить. Парапет, установленный так, чтобы транспорт не перелетел в обрыв, служил ему перилами. Он прошёл мимо автобусной остановки, перешёл по мосту через реку и повернул к станции. Доберётся до Рима, до своего дома, скроется от всех и будет залечивать раны. Что он скажет контролёрам, которые наверняка захотят его высадить без билета, а то и сдать в полицию? В мыслях закрутились легенды. Он рассказывал их самому себе, пытаясь прочувствовать, как они подействуют на другого человека. Услышав собственный голос, он заозирался на прохожих.
Возле машин и мотоциклов, припаркованных вдоль дороги, суетились люди. Их было так много, что вереница тянулась до станции и дальше. Это выглядело, как подготовка к параду. Кто-то клеил гербы и кресты на двери и капот, кто-то, облачённый в такой же, как у Даниеля монашеский балахон, набрасывал на себя белую накидку с красным крестом на спине и груди. На сиденьях машин Даниель заметил охотничьи ружья, а на мотоциклах прикреплённые к дугам безопасности ножны, из которых торчали огромные самодельные тесаки и дубины, сваренные из арматуры. Из-под одежды раздавалось бряцание металла.
Даниель рассматривал герб на двери внедорожника, когда через стекло заметил группу людей в балахонах, которая как будто шла по его следу в сторону моста. Сделав пару торопливых шагов, Даниель понял, что не силах бежать. Он пошатнулся и прислонился к стене рядом с крашеной деревянной дверью с матовым стеклом. Он ввалился внутрь. Звякнули колокольчики.
В небольшой пиццерии было битком. Компания старичков бурно обсуждала происходящее на улице, но опасливо замолчала при появлении человека в балахоне. Даниель примирительно сложил ладони, прошёл через зал, завернул за прилавок, за которым стояла девушка кассир с короткой стрижкой, стрелками на глазах и длинным южным носом, и уселся на пол у её ног, чуть ли не прямо на её белые кеды.
На пару секунд повисла тишина. Пиццайоло, круглолицый парень со следами муки на лбу, покачивая топором в руке, заглянул за прилавок оценить масштаб вторжения.
– Ты кто? Боевик, паладин?
Даниель помотал головой.
– Я тут немного… Мне нужно немного… отдохнуть и подумать.
Мужчина отложил топор, упёр руки в бока:
– Тебе нужен врач, только тут не больница, – мужчина показал на обожжённые ступни Даниеля. – София, что ты стоишь? Глянь в аптечке что-нибудь.
