Помяну нечистую силу за упокой
Случилось это годах в сороковых в деревне близ Ленинградской области. Девку одну всей деревней выдать замуж пыталися. Ей уж двадцать три года стукнуло, по тем временам возраст приличный, даже запоздалый для создания семьи, а она всё в девках сидела, всё ленты синие в косы вплетала да гадать на венках к речке бегала. Сплетни целым роем по деревне носились, что Марфа так старой бездетной девой век свой и проживёт. Всех молодчиков от себя отогнала, что свататься к ней захаживали. То у Петьки нос кривой, то Ванька не тот подарок принёс, а у Жеки и вовсе рост не абы какой высокий. Сестры её уж замуж повыскакивали, а краснощёкая красавица Марфа так и бегала по деревне не венчанная, всё своего ждала, суженого да ряженого. С подружками хохотала, на всех праздниках плясала, а годы шли. Мать поощряла, берегла, не давила. Средств на житьё хватало, дочу из избы замуж не гнала. Пущай, говорит, живёт, и мне по хозяйству помощь какая-никакая будет, и ей в радость, коли своей семьи нет. Так кавалеров-то и поубавилось, что в избу к ним шастали, пока отец, что четыре зимы на заработках деньгу сколачивал, не вернулся.
Как узнал, что Марфа всё ещё с соседской ребятнёй в прятки играет да волосы свои распускает, так стены в избе сотряс голосом своим грозным, дочку на совет вызвал и криком ругал. Соседи послушать приходили да под окнами прятались.
Недели не прошло, как Степаныч, отец Марфы, замуж её выдать порешил. В деревне уже стыдно ему в глаза людям заглядывать было: все девахи венчанные, только его Марфа одна по деревне носится.
Всех путёвых молодчиков к рукам бабским прибрали. С соседней деревней решился Степаныч на уговоры идти. Там у него как раз родственник дальний проживал.
Жених сразу и отыскался – тридцатипятилетний вдовец Фёдор. Жена его при родах на тот свет отправилась, прихватив с собой дитё, что в утробе материнской задохнулось и так осталось. Резать не стали, плод от матери после смерти отнимать, схоронили в одном гробу. Три года прошло, а без женской руки тяжело стало Фёдору хозяйство держать, так и согласился он на свадебку повторную да на жену молодую. На том и порешили. А деревня, где жених свои годы тащил, Осиново называлась.
Марфа как узнала, так слезами и залилась, к материнской груди прижалась и ревела, словно девчонка малая. Мало того, что за нелюбимого, так ещё и в Осиново девку отсылали. Много чего страшного бабы про эту деревню шептали, какие только байки среди люда деревенского не ходили, стоило солнцу зайти и огню в печках разойтись.
Своего кладбища в Осинове не имелось, хоронить ездили в соседние деревни, но молва шла, что не ездят осиновцы по другим кладбищам, в болотах мертвяков своих хоронят. Кто естественной смертью скончался, стариков да старух, в тряпки мотают, как кукол, и в болото кидают, чтобы жижа их поглотила. Молодых, кто по неправедной судьбе сгинул, аки случай какой несчастный или ж болезнь лютая, всегда нарядно рядят. Девушек – в сарафаны белые, в волосы ленты да цветы вплетают, губы ягодой красной растирают. Молодчиков – в кафтаны парчовые, сапоги красные. Болото мёртвых долго вбирает, пока в жиже полностью не затопит. Болото густое, вонючее, дня два-три тела погребаются. А в это время деревенские с иконами да свечами стоят у краёв по всей топи среди осин, слова шепчут странные да покачиваются в такт ветру. Прощаются. Ни ночь им не помеха, ни стужа.
Время нужное проходит, и всплывают мертвяки, в тряпки да сарафаны ряженые, как живые из-под век своих заплывших глядят, будто в душу заглядывают. Торфяники не дают разложиться и выталкивают «дары» людские за ненадобностью.
