Я надрывала горло, что было мочи, очнувшись в чужой постели, в
незнакомом месте, окружённая тремя старухами, облачёнными в длинные
тёмные одежды. Две старухи, должно быть, от моего крика грохнулись
на пол, а вот третья оказалась менее впечатлительной.
— К-как т-так? — сквозь мой ор, пробились первые причитания
дряхлой женщины.
Орать я, конечно, не перестала, но к звуковым эффектам добавила
физические — поползла по кровати, пятясь, таща за собой невесомое
то ли покрывало, то простыню белого цвета, и испуганно вжалась в
изголовье кровати. Холодное, деревянное, с вырезанными зверями и
вязью лиан каких-то растений оно встало на моём пути преградой.
Истратив всю мощь своих лёгких, я ненадолго кричать перестала.
Жадно хватала ртом воздух какое-то время, прежде чем снова заорать
во всё горло.
Лихорадочный взгляд метался по небольшой спальне, постоянно
натыкаясь на ужасные вещи. Три горящих факела на стенах, громоздкая
мебель, тошнотворный запах, идущий от большой, дымящей лампадки,
два подсвечника, нелепые картины, закрытые чёрной тканью шкафы,
каменные стены без отделки, пыльный пол, тяжёлые задвинутые шторы
тёмного цвета, мои синие ногти…
Синие?
Поднеся ладонь к лицу, я всмотрелась в окрашенные синим
наполовину ногти, и тут же захлопнула рот. Приросшая к ногтю
кутикула, широкая, застарелая, повергла в шок, больше, чем собрание
незнакомых бабок, от чьих бормотаний я и проснулась.
Я абсолютно точно помнила, что только сегодня была у своего
мастера. Она бы никогда в жизни не выпустила меня из салона с таким
уродством. Да я бы до такого состояния свои ногти и не довела!
— Я где? Я кто? — метнув полный ужаса взгляд на бабку, что
осталась стоять на ногах, я приложила руки к лицу, будто на ощупь
смогла бы его идентифицировать. — Вы кто? — выдохнула, угодив
пальцем себе в глаз. — Ай, блин!
Бабка что-то забормотала, но я поняла лишь:
— Надо сказать графу.
Какому такому графу и что ему нужно было сказать, она
недоговорила. Примкнула к своим соседкам, лишившись чувств. Правда,
этой стойкой старухе повезло чуть больше, ибо грохнулась она мою
кровать, а не на холодный, пыльный пол.
Осторожно вытянув ножку, я дотронулась пальчиками до спины
старухи и немного ими подвигала. Ничего. Старуха была в отключке
или мертва.
— Это какой-то бред. Это просто какой-то бред. Розыгрыш? —
забормотала я, воровато осматриваясь.
Подтянув ногу обратно к себе, я с недовольством приметила
отсутствие педикюра, грубую пятку и такие же посиневшие ногти, как
и на руках.
— Мама… мамочка, — плаксиво протянула, закусив нижнюю губу и
задрожав.
Самое время было очнуться, прогнать этот глупый и страшный сон.
Как мне казалось, я сделала для этого всё возможное: пощипала себя,
побила, даже постаралась отхлестать себя по щекам, но Морфей не
желал отпускать меня из своего царства. Я всё ещё была в той же
комнате, в компании неподвижных старух, валяющихся на полу и на
кровати.
— Проснись, Настя, проснись! — сорвавшись, прокричала я,
соскочив с кровати.
Ступни обдало холодом. Я поёжилась, не желая признавать, что во
сне у меня вряд ли бы возникли такие ощущения от столь обычного,
казалось бы, действа.
Сама не понимаю зачем, но потянулась к ткани, наброшенной на
какой-то шкаф. Сорвала её, уставившись на портрет жутко бледной и
перепуганной блондинки.
«Зачем закрывать картины?» — пронеслось в моей голове, а затем
холст дрогнул, и блондинка изогнула светлую бровь.
— Мама! Мамочка! — завизжав, я бросилась обратно к кровати,
будто она была моим островом спасения в бушующем вокруг океане. Но
девушка сделала то же самое.
Шумно сглотнув, я прижала к себе грубую тёмную ткань и
воззрилась на таращуюся на меня из золотой рамы девушку.
