Топот чьих-то быстрых шагов звоном молоточков отозвался в голове. Сознание понемногу возвращалось в бренное тело и корчилось в муках. До обоняния донёсся смрад сырости, затхлости и немытых тел.
Кораблём не пахло!
Минуточку…
С трудом разлепив свинцом налитые веки, я уставилась в тёмный, лишённый штукатурки, — как, впрочем, и любой другой отделки, — потолок.
— Эта? — пробасили откуда-то сбоку.
Многострадальная голова снова взорвалась от боли. Ей вторило протяжное эхо, что не сулило для меня ничего хорошего.
Кто-то хмыкнул и чуть не прикончил меня дичайшим скрежетом металла. Черепная коробка не выдерживала этих звуков. Мне пришлось закрыть уши руками и занять устойчивое положение, вот только с последним оказались проблемы.
Кандалы на моих руках оказались на редкость свободными и довольно функциональными, а вот отсыревшая койка, напротив, жутко неудобной, неустойчивой и низкой.
Снова послышался лязг металла. Цепи на кандалах жалобно звякнули, вторя моему протяжному: «Ма-а-ать…». Я рухнула аккурат под ноги вошедшему старику в зимнем плаще с меховой отделкой не только на воротнике, но и по подолу.
— Бесчинствуете, госпожа? — неприятно хохотнул старик.
Ему будто доставляло удовольствие лицезреть меня в столь унизительном положении.
Извиваясь ужом, чертыхаясь и попросту матерясь, я смогла присесть, а затем и осторожно встать на ноги. Голова от этих манипуляций закружилась. Недовольство койкой отпало само собой.
Где ты там, родимая? Что-то ножки не держат.
— Вы присядьте, присядьте. — посмеивался жутко важный старикашка, потирая кошмарные усы. — Разговор у нас будет долгим.
На долгие разговоры я была не настроена. И блаженный бы понял, что я угодила в темницу, а здесь лучше говорить поменьше. Меньше скажешь — меньше дадут.
— Откуда прибыли? — мужчина рукой только махнул, а ему уже внесли обитый бархатом стул и подставили под его отнюдь не тощую задницу. Он сел с таким важным видом, словно находился в тронном зале на собственной коронации.
— Оттуда, — попыталась улыбнуться я.
— Дерзить представителю власти изволите?
Света от зажжённых в коридорах темницы факелов было ничтожно мало для того, чтобы как следует рассмотреть черты лица вздумавшего допрашивать меня деда, и воображение играло со мной в злые игры. Мне почудилось, что кончики его усов зашевелились, будто ядовитые змеи, готовящиеся к броску.
Жуть какая. Брр!
— Вам же хуже. — издевательски пообещал старик. — С какой целью прибыли в Валервиль?
Я выдала себя тут же. Челюсть чуть на пол не упала, рот открылся в немом вопросе и лицо, как топлёный воск, медленно вытягивалось, сползая вниз.
Я в столице? Быть того не может! «Вьюга» — треклятый корабль, на котором я плыла в столицу, должен был причалить в Валервиле…
Ничего не помню. Всё плавание — один сплошной стресс и мучения. Кто же знал, что у меня морская болезнь обнаружится? Плавала раньше и ничего, а здесь на вторые сутки как хворь кто наслал. Помру, думала. Не то что внутренности — душу выблюю, к чертям собачьим.
Правда, я прежде на такие большие расстояния и не плавала. Не могу утверждать, что у морской болезни отсутствует накопительный эффект, который меня чуть в могилу не загнал. Но я смело могу утверждать, что память от этого не теряют и трое суток, как мгновение, не проносятся!
— Ты что, деточка, не ведаешь, где находишься? — риторика у старика быстро поменялась. Глядите, я уже госпожой перестала быть. — Подай бумагу! — рявкнул старикашка.
Надзиратель мигом метнулся к восседающему на стуле мужику и развернул перед ним довольно увесистый свиток.
Вспыхнувшее любопытство притупило головную боль.
Интересно, что там?
— Не видать ничего. Факел поднеси. — недовольно промямлил старик.
