Пламя сверкает на пальцах маленькой змейкой, переливается оранжевым и алым, растекается тонкой струйкой и танцует в воздухе.
— Верно, наставник? — он поднимает взгляд. Заглядывает в глаза тому, кто стоит в шаге от него.
Чёрный капюшон Учителя скрывает лицо. Лишь белый контур лица виднеется в темноте.
— Да, Таус. Я всегда верил в тебя.
Тот, кого назвали Таус, разворачивается и простирает руки в стороны. Два огненных крыла взмывают у него за спиной.
— Сайнее киано, эре маито… — нараспев произносит он.
Сила разливается по телу. Взрывается маленькими искорками в голове. Растекается горячими потоками по рукам. Тело поёт, откликаясь на её зов. Сила ласкает его, а он в ответ оглаживает её лёгкими касаниями пальцев.
Кому-то, чтобы призвать магию, нужно говорить слова. Кто-то использует танец или жест. Таусу Кхорну не нужно ничего. Он лишь закрывает глаза и ныряет в сладостный поток. Всё остальное — заклятья, знаки и прочая ерунда — лишь способ выразить своё почтение Ей. Великой Тьме.
В одно мгновение деревья, небо, тени мостов и замков вдалеке — всё обретает цвет, всё становится настоящим и живым. И если бы Таусу сказали, что он лишится возможности видеть этот мир навсегда — он бы ответил, что лучше умереть.
Резким движением чародей выбрасывает руки вперёд. Поток пламени срывается с кончиков пальцев — улетает далеко-далеко. С холма, на котором стоят они вдвоём, огненные струи уносятся вперёд, в долину над рекой, завесой пламени накрывают форт ведьмаков.
Человечки — маленькие и перепуганные, даром что разодетые в туники с гербами, мечутся вдалеке, пытаясь потушить пожар. Кто-то уже бежит к башням, кто-то разворачивает катапульты… Таус не пытается сдержать хохот, рвущийся на волю.
— Так легко! — выкрикивает он. Голос мага перекрывает шелест пламени и вопли перепуганных людей.
— Запомни это чувство, — наставник опускает руку ему на плечо, — пока оно с тобой — ты непобедим.
Эклери открыл глаза. Серый потолок над головой украшало желтоватое пятно. Где-то за окнами колокольня Девы Бурь отбивала восемь часов. Значит, нужно было вставать — магистр назначил встречу на девять часов.
Эклери вздохнул. Ему не хотелось видеться с этим человеком — он не любил тех, кто представляет власть. Впрочем, не любил он и тех, кто выступает против неё. Иногда Эклери сам себе задавал вопрос: а ты любишь вообще кого-нибудь? Но ответить на него не мог.
Он поднялся с кровати и босыми ступнями прошлёпал по холодному полу к окну. Человечки, маленькие и неживые, спешили по узкой улочке в обе стороны — лавочники шли на работу, ночные бабочки торопились домой.
Двух и трёхэтажные домишки плотными рядами тянулись по обе стороны от проезжей части – такой, казалось, узкой, что два кэба, столкнувшись нос к носу, не смогут разъехаться между собой. Тусклые коричнево-серые фасады пестрели окнами, занавешенными выцветшими шторами. С подоконников кое-где свисали пожухлые цветы – они выглядели бурыми, несмотря на то, что дождь, накрапывавший с низкого серого неба, должен быть смыть с них обычную городскую пыль. Вода, стекая с крыш, делала крохотные палисадники похожими скорее на болотца, и словно камыши выглядывали из них прошлогодние стебли астр. Лужи соединялись в грустный ручей, текший по наклону улицы, и пройти, не замочив ноги, было практически невозможно.
Эклери обхватил голову и стиснул виски, как будто бы это усилие могло заставить мир кругом обрести смысл и цвет — но нет. Человечки оставались такими же далёкими в своих потускневших, выгоревших на солнце и застиранных до дыр одеждах.
Иногда, когда Эклери только лишь просыпался, его посещала пугающая мысль, что он застрял в какой-то временной петле. Что время движется по кругу, и каждый новый день — лишь повторение дня вчерашнего, а все остальные попросту скрывают это от него.
