Недавно один психолог сказал мне, что любить хорошего человека, доброго, позитивного, не так уж и сложно, но продолжать любить того, кто не соответствует социальным нормам, выходит за рамки привычного, – непросто, но именно такая любовь, без условностей, ожиданий, правил, и есть настоящая.
Эта история произошла совсем недавно в самом сердце столицы России, в одном из сотен маленьких, уютных московских двориков. Но что-то мне подсказывает, что если изменить имена героев и перенести место действия в Париж, Лондон или Нью-Йорк, то, в принципе, суть от этого не изменится. Такое могло случиться где угодно. Ведь все мы просто люди…
Из-за очередной бессонной ночи я сидела на балконе и наблюдала, как над старыми московскими сталинками забрезжил рассвет, едва касаясь крыш первыми лучами солнца. Это был мой родной двор, в котором я родилась и выросла, его я раньше знала, как свои пять пальцев. В доме напротив жила пара литераторов, правда, сегодня уже глубоких пенсионеров. Но, несмотря на свои восемьдесят с сильным хвостиком, выглядели они всегда элегантно и изысканно, не спеша ходили под ручку и держали голову высоко поднятой. Антонина Иванна всегда носила обувь на невысоком каблучке, была с маникюром, при макияже и с укладкой.
Кстати, именно она привила мне любовь к литературе. Когда летом все дети собирались во дворе, то вечерами по четвергам она читала нам разные книги, и мы рассуждали об их стиле, смысле, что автор сказал нам. А я всегда с таким восторгом и пиететом слушала Антонину Иванну, ее красивую речь, что в свои семнадцать поступила в литературный институт, и сама стала писателем, как и она. Правда, в отличие от нее, я писала детективы, в общем-то, даже успешно.
В том же доме, где располагалась квартира Антонины Иванны, жили и сотрудники издательства, а также поэты, литературоведы, критики… Сейчас, правда, их осталось совсем мало – старость не щадила никого. Тогда же, в далекие восьмидесятые дом с большими окнами напротив считался мной оплотом культуры.
Дом справа «принадлежал» другого типа творческой элите нашего города – художникам. Так что по вторникам мы всей детворой рисовали, а по средам лепили из пластилина, глины, пластика, также всем двором. И я в детстве так обожала эти спонтанные «кружки», что словами не передать. Хотя по большей части, наверное, из-за того, что после занятий все мамы выносили сладости, пирожки, булочки, которые стряпали сами, и мы пили чай все вместе, болтая, обсуждая что-то важное и интересное.
А еще и потому, что наш дом был самым скучным, на мой взгляд. В нем жили сотрудники Академии Наук. Мои родители тоже трудились не покладая рук в родном РАНе на Ленинском, так что училась я всегда на круглые пятерки, и разрешалось мне посещать вечерние «кружки» во дворе только за выполненную работу по дому и сделанные внеклассные задания на лето. Стоит ли говорить, что делала я всегда все идеально.
Жила, правда, в нашем подъезде неведомо как занесенная к нам семья музыкантов: бабушка, мама и ее дочка Оля. Я обожала слушать, как мама Оли, тетя Зина, играла на фортепиано, казалось, ее пальцы летали над клавишами, не касаясь их, а музыка извлекалась сама. По пятницам мы собирались всем двором, чтобы послушать старые романсы на древнем патефоне Софьи Никитичны, бабушки Оли.
С Олей мы были лучшими подругами, она была младше меня чуть меньше, чем на год, и я часто ходила к ним в гости – это был праздник: музыка, задушевные разговоры за чаем с пирожками и самостряпанным печеньем. Тетя Зина и меня учила играть на фортепиано. И я была счастлива. Правда, все это происходило тайком от моей мамы, она терпеть не могла семью музыкантов, не здоровалась с ними, отворачиваясь при встрече. Благо, мама подавала надежды в НИИ, ее работы получали патенты, так что она часто улетала в командировки с докладами, проверками, наладками, а я могла, не скрываясь, бегать к подружке на чаепитие и даже ночевки.
