Все мы здесь по ошибке, – сказал дьявол, войдя в церковь.
Святые молчали. Грешники улыбнулись.
Свечи погасли сами собой.
[Запись 1. Дневник, 00:41]
Сколько бы я ни разговаривал с психологом – чувство вины не уходит. Оно сидит где-то под ребрами, как игла, и не важно, сколько слов ты натянул поверх. Не проходит. Все говорят: «Это не твоя вина. Ты не мог знать.» Но я знал. Я знал, что перегнул. Я знал, что ранил. И этот последний разговор – он звучит в голове громче, чем сирены скорой. Он кричал, что я – пустое место. Я кричал, что он уже труп, просто ещё дышит. А через два дня… Через два дня он врезался в отбойник и не вышел из машины. Теперь он дышит в палате. На аппаратах. Без глаз. Без кино. Без слов. А я? Я всё ещё болтаюсь между его голосом в голове и экранами, где говорю в камеру, будто кто-то слушает. Да, я – не тот сын, о котором он мечтал. Он – режиссёр. Легенда начала двухтысячных. Человек, поставивший страх на штатив и заставивший его говорить.
А я – блогер. Подкастер. Тиктокер.
Я вырезаю из чужих кошмаров по шестьдесят секунд и выкладываю под драматичную музыку. Но знаешь, пап… Я всё равно верю, что могу доказать тебе, что не зря ношу твою фамилию.
Сегодня всё изменится.
Среди моих пяти тысяч подписчиков был один – странный тип под ником «NAbackhellAM». Он прислал мне письмо. Без лишних слов – только адрес и записка: «Ты ищешь страх? Он живёт здесь. Ключ – под третьей доской крыльца. Не бойся темноты. Она уже смотрела на тебя». Я распечатал его. Долго держал в руках. Перечитывал. И вот сейчас стою перед этим домом. Один. На краю ночи. И да – я всё ещё думаю, что это бред. Что меня разыгрывают. Что это просто старая хата и очередной трэш для контента. Но почему руки дрожат, как в день аварии? Психолог сказал вести дневник, проговаривать. Может, это и правда поможет. Может, если я умру – то останется хотя бы это. Нажимаю запись. Камера мигает. Красный глаз смотрит на меня. Пора заходить.
[Запись 2. Дневник, 01:13]
– Ну… – выдохнул я, обхватив камеру, словно она могла защитить от одиночества.
Дверь была старая, чёрная, с узором, напоминающим изломанные корни. Она молчала. Она смотрела. Рука дрожала. Ключ в замке повернулся с хрустом – будто лопнула кость. И в тот момент, когда я нажал на ручку, мир качнулся. Внутри что-то сорвалось. Не в доме. Внутри меня. Я шагнул. Это был не шаг вперёд – это был провал в бездну. Воздух внутри был другим. Сухим. Густым. Как в старом сундуке, забытом на чердаке. Я замер. Порог под ногами хрустнул.
Вот она – точка невозврата.
Комната встретила меня тишиной. Не уютной. Не мёртвой. А ожидающей. Мебель – под плёнкой. Поверх – пыль. Такая густая, что казалось никто здесь не дышал десятилетиями. Плёнка мутная, словно стала частью этих вещей. Диван. Кресло. Комод. Всё покрыто саваном забвения. Я включил фонарь, но свет будто утыкался в стены, сжимался, гас.
– Так, давай без фантазий… – пробормотал я. Голос дрожал. Но звучал.
Психолог говорил: «Говори вслух. Разговаривай с собой, если страшно. Это заземляет». Хорошо. Окей.
– Мы здесь, чтобы снять кино. Ты не трус. Просто дом. Просто стены.
Но голос звучал слишком одиноко. Я прошёл дальше. Под ногами поскрипывали доски. Шаг. Ещё шаг. Кухня. Пусто. Всё идеально. Чашки стоят на полках, но никто из них не пил. Ни запаха гнили. Ни следов мышей. Будто здесь никто никогда не жил. Не покидало ощущение: это – новый дом, построенный под старину. Как в кино. Как декорация. Слишком… чисто. Я нашёл лестницу в подвал.
– Обязательно в подвал, да? – выдохнул я. И пошёл.
Спустился медленно. Свет дрожал на стенах, отбрасывая несуществующих теней. Пол – залит цементом, стены серые, с потёками. И вдруг – пятно белого. Пианино. Совершенно белое. Оно стояло в углу, как забытая невеста. На крышке – надпись, выцарапанная золотом, едва заметная в пыли: «…лит и Б…». Имён не разобрать. Но я почти слышал их звучание. На пианино – фотографии. Одна – девушка. Высокая, холодно-красивая. Белоснежная кожа. Пепельные волосы. Вторая – мужчина. Статный, в пальто до колен. Улыбка резкая, будто вырезана ножом. Счастливые. Но… слишком счастливые.
