С потолка, с периодичностью в тридцать секунд, на головы сыпалась побелка.
– Хоть часы сверяй, – буркнул сидящий на верхних нарах Юра.
Повернув голову, он спросил сидящего на нижних толстого, седого, одетого в запылившийся костюм человека:
– Вы в порядке?
– В порядке, – раздраженно отмахнулся тот, посмотрел на меня и ухмыльнулся. – Следующий залп будет означать, что они нам не верят. Не зассышь, сынок? – подпустил в последнее слово сарказма. сынок? – В порядке, – раздраженно отмахнулся тот, посмотрел на меня и ухмыльнулся. – Следующий залп будет означать, что они нам не верят. Не зассышь, сынок? – подпустил в последнее слово сарказма.
– Не зассу, отец, – в тон ему ответил я. отец – Не зассу, отец, – в тон ему ответил я.
Тоже мне, родитель выискался. Но без него у нас ничего не получится, так что придется это терпеть.
Раздался гул, и на голову просыпался белый ручеек.
– Что ж, это их выбор, – с философским видом пожал плечами «отец». – Давай.
Поднявшись с ящика, я повернулся налево и вошел в светящееся, видимое только мне, золотистое пятно. Здравствуй, «тамбур», мы не виделись целых полторы минуты, но я уже успел соскучиться.
Внутри «тамбура» всегда тихо, спокойно, а ходить сюда могу только я или те, кто держит меня за руку. Вокруг сияют мириады пятен – пространственных пробоев. Что скрывает большинство из них мне неведомо – посетить их все короткой человеческой жизни не хватит. Но с момента моего появления в этом мире многое изменилось, и теперь я точно знаю, что вот этот пробой ведет на крышу Собора Святого Петра, а вон тот – прямо к её голодным детям. Спасибо, что научила меня складывать два и два, Сеннит. её Вокруг сияют мириады пятен – пространственных пробоев. Что скрывает большинство из них мне неведомо – посетить их все короткой человеческой жизни не хватит. Но с момента моего появления в этом мире многое изменилось, и теперь я точно знаю, что вот этот пробой ведет на крышу Собора Святого Петра, а вон тот – прямо к её голодным детям. Спасибо, что научила меня складывать два и два, Сеннит.
Левая рука коснулась «Ватиканского» пробоя, правая – ведущего в другой мир. По телу пробежал болезненный, словно от удара током, импульс. Ерунда, ради дела такое я могу потерпеть – где-то там, в жестоком и странном мире по ту сторону «тамбура», войска Его Святейшества убивают моих друзей, и я обязан положить этому конец. Минута, вторая, третья. Все, можно отпускать.
Утерев ладонью пот со лба, немного подрагивая от остаточных импульсов, я вернулся к ведущему в бункер пробою и вошел в него, угодив в крепкие объятия «отца»:
– Молодец, Андрей!
Сам знаю.
– Суп сварил, из пакетика с заправкой, – сковырнув ботинки и бросив рюкзак на пол прихожей, ответил я на мамин вопрос.
Задолбала своей навязчивой заботой, если честно. Каждый день звонит – утром и после учебы. Сына, ты покушал? Ты проснулся? Учебу не проспал?
Но если ругаться – будет хуже. Просто немного потерплю и буду свободен до завтра. Вообще, мама у меня хорошая, и с тех пор как я уехал учиться в город, я стал к ней относиться намного терпимее.
– Там же есть нечего, – неодобрительно заметила она. – И вредно.
– Я картошки с колбасой покрошил, – парировал я, повесив пуховик на крючок вешалки. – Не так уж и вредно.
Зима нынче началась в начале ноября.
– Ладно, раз с картошкой, значит нормально, – успокоилась она. – Ладно, отдыхай, устал поди – четыре пары!
– Устал, – подтвердил я. – Пока.
– Пока. Не забудь руки помыть перед едой, а то в автобусах чего-только не подхватишь. Ты же у меня хороший мальчик, Дюша. Папа бы тобой так гордился.
Отправив подаренный сестрой на поступление айфон в карман брюк, я подхватил рюкзак и пошел в комнату. Их у меня две, но во второй, кроме кровати и пустого шкафа, ничего нет – мне не нужно, а до этого в ней никто не жил.
