Дана сидела в кафе и ждала Марину. Та, как обычно, запаздывала. После того, как она заделалась крутым критиком и одновременно главным редактором журнала, такое поведение вошло у нее в привычку. Она как бы тем самым подчеркивала: я теперь успешный, обеспеченный человек, хочешь со мной как раньше дружить, терпи мои капризы. А не хочешь, так никто тебя и не неволит, можешь встать и уйти. Это целиком твое дело.
Дана сидела и не уходила. Аничкова была ей нужна, а потому выбора у нее по большому счету не было. Что она будет делать без нее, Марина для нее едва ли не единственная ниточка в мир большой живописи, престижных галерей и выставок. Некогда были туда и другие тропочки, но по разным причинам они все заросли. А это осталась, хотя и приходится терпеть закидоны подруги.
Дана подумала о том, как все непредсказуема жизнь. В художественной академии, где обе учились и где подружились, именно Дану считали талантливой, подающей большие надежды, с едва ли не гарантированным прекрасным будущем. А вот Марина числилась среди самых посредственных студентов, никто ей ничего не предрекал. Даже пару раз хотели отчислить, но почему-то это и не произошло. Дана до сих пор не знает, что же ее тогда спасло, ведь проект приказа был уже готов. Но ректор его так и не подписал. Слухи ходили разные, но ни одного достоверного. Точнее, кому, что приходило в голову, тот то и болтал. Марина же упорно хранила молчание. Она вообще умела скрывать свои секреты даже от самых близких людей. И, Дана, не исключала, что это качество в немалой степени ей помогало успешно шагать по жизненной стезе.
После окончания академии, Марина не стала пробовать себя в качестве художника, взамен каким-то непостижимым образом устроилась на работу в самый престижный в стране журнал, освещающий темы художественного творчества. И вскоре обратила внимание на себя своими критическими статьями. Они были настолько бескомпромиссны, настолько подчас жестоки к художникам, но при этом справедливы и точны, что все только диву давались. Включая Дану. Она никак не могла уразуметь, откуда у подруги взялся такой дар критика. Пока она училась, он не ощущался даже в зародыше – и вдруг выпрыгнул из каких-то глубин, как черт из табакерки. Эта была тайна, проникнуть в которую у Даны не было никакой возможности, так как Марина решительно пресекала любые подобные попытки. И Дана вскоре от них отказалась, как от безнадежного дела. Вот только осталась зависть к подруге, к ее удаче; ведь от нее, Даны, она отвернулась. И пока что-то не собиралась поворачиваться к ней передом.
Дане было нелегко сдерживать свои чувства, притворяться, что рада успехам подруги. На самом деле ею владела черная зависть. Но ее приходилось подавлять – поссориться с Мариной она не могла себе позволить. Тогда уж точно она окажется на самой обочине.
Марина задерживалась, Дана от нечего делать решила заняться рисованием. Из сумки достала блокнот и стала набрасывать на бумагу открывающейся из кафе вид на улицу. В академии она считалась хорошей рисовальщицей, чем очень гордилась. А потому боялась утратить эти навыки и тренировала их при первой возможности. И даже слегка подрабатывала в одной журнале, иллюстрирую в нем статьи. Но это были смешные деньги, которых едва хватало на самые насущные нужды. А вот со станковой живописью дела не ладились; она писала много, но интереса ее картины не вызывали. Удалось продать всего несколько полотен и то за мизерные суммы. И это обстоятельство вызывало у Даны отчаяние, которое она тщательно скрывала от посторонних.
Ситуацию усугубляло то, что Дана никак не могла понять, что же с ней случилось, почему она так пишет, что ее работы не вызывают интереса. Ведь в академии ее полотна постоянно хвалили, да она и сама ощущала, что у нее неплохо получается. Нужно сделать только рывок, и тогда все будет просто замечательно. С этим чувством она завершила учебу, будучи уверенной, что ее ждет замечательное будущее. Она работала по десять часов в сутки, но никакого продвижения вперед не было. Да она и сама видела, что это все не то. Как будто что-то оборвалось внутри нее, а соединить обрыв никак не удавалось. Иногда отчаяние было таким сильным, что Дана садилась и плакала. Становилось немного легче, но ненадолго.
