Петр Немировский
СОДЕРЖАНИЕ
Папа Жора – рассказ
Последний Август – повесть
Пять Минут Доктора Германа – повесть
В Горах Галилейских – повесть
Убийство на Эммонс Авеню – рассказ
В Сочельник – рассказ
ПАПА ЖОРА
Рассказ
1
Пожалуй, нужно начать с того июньского утра, когда я, шестилетний мальчик, сладко сплю на старом диване с потертой зеленой обивкой. За окнами – раннее утро, и солнечные зайчики, резвясь, запрыгивают в мой приоткрытый рот.
Вдруг чьи-то костлявые пальцы вцепляются в мое плечо. Перепуганные зайцы выскакивают изо рта и разбегаются. Приоткрываю глаза и вижу большую седую голову, высокий, исполосованный морщинами лоб, крупный нос и жесткие губы; левый уголок рта слегка приподнят, а правый опущен, как у Пьеро. (Впрочем, сравнение с Пьеро здесь крайне неудачно.) Глаза – темно-зеленые, со странным коричневатым оттенком. Это – дядя Георгий, которого все вокруг называют папой Жорой.
– Хорош нежиться. Подъем! – командует он.
Я кривлюсь, закрываю глаза в надежде, что папа Жора исчезнет из моей жизни хоть на пару минут. Притворяюсь спящим, глаза сразу наполняются белыми кувшинками, под которыми плывет большая серебристая рыба… Но меня снова трясут, сильнее прежнего.
– А ну одевайся. Ишь ты, прынц.
Сижу на краешке ванны, закрыв глаза, пытаюсь досмотреть, куда же поплыла та рыбина. Но хвост ее исчезает, белые кувшинки тонут в темной воде, а из комнаты все громче доносится надсадный кашель папы Жоры.
Надеваю футболку, шорты. Пуговица еле держится, интересно, когда же оторвется? Затягиваю ремешки сандалий, из которых далеко вперед смело выступают два больших пальца.
– Орел! – бросает папа Жора и направляется к двери.
Идем по улице. Я плетусь за ним, сухопарым, высоким, величественным, похожим на памятник императору. Удочка в его руке могла бы выступать в роли копья, но все портят широкие, вытянутые на коленях брюки, и папа Жора-памятник двоится, превращаясь в папу Жору-клоуна.
ххх
Родители меня не воспитывали. Быть может, потому, что всегда работали. Впрочем, их отсутствие меня устраивало. В семь утра под скрип паркета мимо моего дивана тяжеловатой походкой проходил отец; следом за ним – гораздо тише, почти на цыпочках – мама. Потом где-то журчала вода, доносились обрывки фраз о детских ботинках на зиму, о ключах, о каком-то Сергееве, свистел чайник. Наконец этот хаотический набор звуков завершался щелчком замка, и вся квартира погружалась в тишину, если не считать жужжания проснувшейся мухи и тиканья будильника. Не раскрывая глаз, я улыбался, ощущая себя самым свободным в мире человеком.
Вообще, работали, суетились все взрослые, кроме папы Жоры. И в этом – в предоставленности самим себе – мы с ним были равны.
У него была жена по имени Серафима, которую и папа Жора, и все вокруг называли Симой, – дородная женщина с остреньким носом, сильно прищуренными (даже не определишь их цвет) глазками и тоненькими черными усиками над верхней губой. Тетя Сима вечно носила полные сумки и была постоянно чем-то недовольна. Наверное, утром, когда она собиралась на работу, папа Жора, как и я, притворялся спящим, испытывая такое же чувство невероятного облегчения.
Затем он вставал, шел на кухню, где теснились шкафчики, табуретки, ведра. Брал пачку «Казбека», отворял форточку и, глядя в окно, неспешно ударял пачкой по раскрытой ладони, пока из колодца не появлялся конец папиросы. Крутил, слегка сдавливая, наполненную табаком часть в тонкой папиросной бумаге. Потом папа Жора, этот Нептун в широких темно-синих трусах и майке, из-под которой выпирала мочалка седых волос, дул в мундштук, сминал его и зажимал в крупных желтых зубах. Чиркала спичка, и в форточку вылетало облачко дыма.
