Она не помнила, откуда пришла.
Море было похоже на огромную чашу, полную соленой влаги. Оно держало ее в ладони, и она мчалась вперед, вспарывая черным плавником стальные волны. Она была одинока и свободна, как может быть только свободен дельфин в открытой воде. Там, далеко позади, где море с шумом вгрызалось в скалы, осталась земля. Там произошло что-то страшное, и ей было невыносимо об этом вспоминать. Далеко позади она оставила себя прежнюю, свое прошлое и тех, кто был ей близок. Внутри пылала темным огнем огромная язва, и она отгоняла от себя всякую мысль о случившемся, чтобы не растревожить опаленные края этой раны.
Кто она, куда она плывет, от кого бежит – все растворилось в страхе и отчаянии. Дельфин-афалина – редкий гость в суровых широтах – все быстрее взрезал острым носом волны. Она кружила между побережьем Англии и Норвегии, то возвращаясь к богатым сельдью отмелям, то уходя в пустынные воды Норвежского моря – к Оркнейским и Шетландским островам. Она металась в море, как мечется смертельно больной в постели.
Она просто неслась вперед – куда влекли ее теплые течения, словно русла подводных рек, куда указывали серебряные стрелы косяков сельди, куда вели ее птицы – небесные поводыри. Сама того не зная, она плыла на северо-восток, к берегам Норвегии. А море качало ее, укутывало покрывалом холодного шелка. Море выстилало путь белой пеной и гагачьим пухом.
Этот мир был нарисован серым. Тяжелые свинцовые тучи смыкались на горизонте с хмурыми волнами. Воды моря были щедры на рыбу. Когда инстинкты брали верх, она пробивала толщу вод и врезалась в стаи сайды и сельди. Наевшись, она парила в зеленоватой бездне и бросала в пространство переливчатый свист. За тысячи километров к ней приходил гулкий ответ – на другом конце Земли продолжали свое бесконечное путешествие ее сородичи – большие киты.
Она слышала, как поют другие дельфины, танцуя в соленой мгле. Слышала, как звенят косяки рыб на отмелях, резвясь в прогретой солнцем воде, чуяла, как скрежещут и лязгают неуклюжие корабли людей, как крадутся на глубине темные туши подводных лодок. Она была с морем один на один, и постепенно язва памяти внутри ее зарастала, как затягивается илом на дне утонувшая лодка, как тонут в донных отложениях скелеты погибших людей – не пропадая, но исчезая из виду, чтобы через сто или тысячу лет волна выбросила их на берег.
Ночами она спала, выставив из воды тонко сопящее дыхальце. Луна, пробиваясь сквозь бегущие облака, лила на воду свой жидкий свет, и тогда волны густели, словно на них опрокинули масло. В такие мгновения ее сон становился прозрачней хрусталя, и ей снилось, что из глубины поднимаются морские девы с зелеными волосами и глазами цвета перламутра.
«Останься с нами, – шептали они. – Твое место здесь. Здесь ты обретешь покой».
Но наступал день, и она продолжала свой путь. Ей не давала покоя смутная тревога. Ей чудилось, что за ней идет погоня, что ее прыжок в пропасть не всех обманул.
За три недели до Рождества она прошла мимо островов Ставангера и вошла в один из самых длинных норвежских фьордов – Люсефьорд.
…По пятам за ней двигалась злая буря, которая несла над холодными волнами маленький клочок бумаги с пляшущими черными закорючками. Словно ребенок написал нестройный ряд каракуль и, шутя, подбросил в воздух.
* * *
– Тюлень! – Бьорн указал в сторону берега, откуда вливалась в морские воды река. – Не уплыли еще.
Этим декабрьским утром они поднялись очень рано. Когда выплыли на середину фьорда, солнце лишь успело выкрасить золотым кончики вершин плато Кьераг. Солнце еще не опустило горячие руки в прохладную глубину ущелья, не разогнало туман, курящийся над изумрудной водой Люсефьорда, и внизу, на дне километровой пропасти, царил полумрак, сквозь который скользила лодка, чуть слышно поскрипывая веслами в уключинах.
