1
В марте небо уже синее, но морозы еще держат землю и тайга стоит запушенная до самых верхушек. И погода в марте переменчива. То сияет ослепительно-яркое солнце и такая тишина, что упадет снежный ком с ветки и по лесу гул катится, а то налетит пурга, закрутит снегом и до весны не найти следа. Не выходит в такое время человек, хоронится зверь и птица.
Что же понадобилось в этот день самолету, ревом двух моторов силящегося перекрыть рев пурги?
Они летели низко. Стеклянная кабина пилота была плотно облеплена снегом и штурман, сдвинув боковые стекла, напряженно всматривался в проносившиеся под ними вершины гигантских елей. Снег забивал ему лицо.
– Прижмет нас, – хриплым голосом говорил он не поворачивая головы.
– Смотри лучше, – отвечал пилот. Он допустил ошибку. Надо было повернуть сразу, а им захотелось закончить маршрут. Теперь они пробиваются вслепую. Ни высоты, ни видимости.
В кабине магнитолога тоже было не лучше. Штурман уже давно перестал подавать ориентиры и вести дальнейшую съемку стало невозможно. Марина выключила магнитометр и подошла к кабине пилотов. Она хотела спросить, как дела, но, взглянув на фигуры пилота и штурмана, промолчала.
Когда на вопрос Шолоха: «Не вернуться ли?», она сказала, что хорошо бы закончить маршрут, она совсем не предполагала такого оборота. В полете она всегда была занята только показаниями магнитометра. Ее покорял этот маленький прибор, позволяющий с высоты определять наличие скрытых в земле магнитных пород и она никогда не думала, что их полеты могут кончиться катастрофой.
Вдруг темный массив тайги прорезала светлая полоса.
– Земля! – крикнул Гостев.
– Вижу.
В вытянутых руках Шолоха собралось все напряжение полета.
– Все в хвост! – еще раз крикнул он.
Гостев соскочил со своего места и побежал первым. Марина бросилась за ним и в этот момент самолет коснулся земли.
Толчок, треск. Снова толчок… Марина упала. Она ударилась головой о магнитометр и покатилась к пилотской кабине. За ней, гремя, катились ведра, воронки, гаечные ключи. Отбиваясь от них, она вскочила на ноги. Гостев уже стоял. Он уцепился за поперечную распорку и имел вид человека забравшегося под потолок.
– Сели! – крикнул он.
У Марины дрожали ноги. Ей казалось, что и самолет тоже вздрагивает. Из пилотской кабины выбирался Шолох. Дверца была наклонена и походила на узкую, почти горизонтальную щель. Он вылез и встал осторожно, словно пробуя ногами крепость пола.
– Самоубийство, а не посадка, – сказал он. На его одутловатое лицо медленно возвращалась краска.
У Марины кружилась голова. Вздрагивающими пальцами она расстегнула ремешки под подбородком и сдернула шлем. В голове у нее загудело, как будто ударили в колокол. Она даже вскрикнула.
– Здорово тебя, – сказал поворачиваясь к ней Шолох. – Коля, аптечку!
Гостев попытался открыть наружную дверь и в самолет ворвались ветер и снег.
– Пурга…
– Аптечку! – крикнул Шолох.
Марину начало трясти. Мелкая противная дрожь поднималась от ног и расходилась по всему телу. Она плотно сжимала зубы. Ей казалось, всем слышно, как они стучат.
– Терпи, терпи… – приговаривал Шолох, когда она вздрагивала особенно сильно.
Наконец он выпустил ее голову. Она потрогала пальцем. Вместо привычной мягкости волос – тугие, шершавые бинты.
– А ведь все было так хорошо…
Слезы подступили у нее к горлу. Она опустилась на пол самолета и закрыла лицо руками.
2
А на базе в это время маленький и вихрастый радист Сережа тщетно взывал в эфир.
– Буря! Буря! Буря! – повторял он. – Я Орел. Я Орел. Даю настройку. Раз, два, три, четыре, пять; пять, четыре, три, два, один. Буря. Буря. Я Орел. Я Орел. Прием.
Он щелкал переключателем и склонялся к рации, словно в таком положении мог скорее услышать не отвечающую ему «Бурю».
