Гамма коряво, с остановками добралась доверху и начала спускаться. Медленно, ползком, на ощупь.
Карина невольно оторвалась от окна и обернулась: ей показалось, что ученик играет, крепко зажмурившись и не видя клавиатуры. Но нет, глаза мальчика были широко открыты и выражали муку.
Он сидел, резко наклонившись вперед на стуле, крепко прижав локти к бокам, и судорожно колотил пальцами по клавишам.
…Ми, ре, до, си, ля, соль…
– Фа-диез, – привычно подсказала она.
Мальчишка вздрогнул всем телом и остановился.
– Там фа-диез, Вася, – мягче проговорила Карина и приблизилась к фортепьяно, за которым застыл страдалец. – Ну что ты? Играй дальше, – она осторожно положила руки ему на плечи, – расслабься. Вот так, молодец. Локти в сторону, пальцы поднимай, но не слишком.
Вася достучал гамму до конца и вопросительно поглядел на нее.
– Ничего, – вздохнула та, – неплохо. Давай дневник.
Лицо мальчугана прояснилось. Он мигом вскочил со стула и протянул толстую тетрадь в темной обложке.
– Вот.
– Значит, к следующему уроку разучишь фа мажор. И принесешь польку. Хорошо?
– Хорошо, – выдохнул Вася, нетерпеливо косясь на дверь.
Карина молча глядела, как он, спеша и сопя, складывает потрепанный нотный сборник в папку и вприпрыжку бежит к порогу, по обыкновению позабыв сказать «до свиданья».
Ей казалось, будто ее выпотрошили наизнанку. А ведь Вася лишь третий по расписанию! За ним придут еще семь человек, и где взять на них силы?
В голове мерно отстукивало: «соль, ля, си, до…»
Карина резко выпрямилась, вернулась к окну, решительным движением распахнула форточку настежь. Повеяло промозглой сыростью.
Господи, ведь уже март, весна! А она и не заметила ее наступления за бесконечной чередой тускло-серых дней, монотонным «раз и, два и, три и», упорно пропадающими диезами и бемолями, непослушными детскими пальцами.
Занавеска тихонько раскачивалась от ветра. Карина в оцепенении разглядывала чахлый цветок герани, стоящий в горшочке на подоконнике.
Позади скрипнула дверь.
– Кариш, ты свободна?
На пороге стояла Зина Бабакина. Глаза ее подозрительно припухли, большие красивые руки нервно комкали носовой платок.
– Заходи, Зиночка. – Карина, обрадованная визитом подруги, не сразу заметила ее необычное состояние.
– Я на минутку. – Та бочком прошла в класс, уселась на краешек стула возле пианино. – У тебя никого нет?
– Васю пораньше отпустила, – призналась она. – Не могу больше.
Зина понимающе кивнула. Карина внимательней вгляделась в ее лицо.
– Ты что? – с тревогой проговорила она, подсаживаясь поближе. – Что-то случилось?
– Да так, – уклончиво ответила та.
– На тебе лица нет. Может, сердце? Дать таблетку?
– А! – Зина с ожесточением махнула рукой и прижала к глазам платок.
– Ну что ты, Зинуль! Ну брось! – Карина растерянно глядела на рыдающую подругу. Для обычно сдержанной Зины слезы были редкостью.
Устала? Неважно себя чувствует?
– Дерьмо! – шептала та, закрывая ладонями лицо. – Все дерьмо! Грязь! Надоело, к чертовой матери такую работу!
У Карины в голове мелькнула мысль: вероятно, сегодня неблагоприятная геомагнитная обстановка – не только у нее самой, но и у Зинки крыша поехала, заниматься с учениками невозможно, хочется послать подальше всю их музыкальную школу, да и вообще весь мир.
– Не расстраивайся, Зинуля, – ласково обратилась она к подруге. – Наверное, сегодня магнитная буря. Я тоже словно выжатый лимон.
Зина внезапно опустила платок. Мокрые глаза недобро блеснули.
– Буря, говоришь? – Она бросила гневный взгляд на дверь. – Я тебе сейчас расскажу, какая буря. Малютину мою помнишь?
– Это новенькая, что ли, с маникюром?
