После того как я снова задремала, меня разбудил звонкий шум от железной тележки, которую несколько раз в день катали медсёстры. Это происходило с такой удивительной точностью, что я по ним определяла время. Вернее сказать, определяла время до того, как поняла, что мне это вовсе и не нужно, ведь я уже давно никуда не спешила и не следовала особенному режиму дня.
Школу я уже начала забывать, как и сама школа начала забывать обо мне. Но это не про моих друзей, которые иногда всё же стабильно продолжали меня навещать.
Не забывала и обо мне Наталья Владимировна – моя классная руководительница. Добрая, но строгая женщина, которую все боялись и любили. Она мне частенько звонила и даже пару раз посещала меня и приносила вкусные апельсины. И сказала, чтобы даже в больнице я не переставала идти к новым знаниям. Правда, она уже давно не приходила и не звонила. Может, это и к лучшему, ведь мне начинало казаться, что она будет заставлять меня делать уроки прямо в палате.
В последнее время я стала часто засыпать на короткое время среди белого дня. И мне было больно… Было больно спать. И боль это была по большей части физическая. Я всё чаще стала плакать, а ведь я только начала привыкать к этой палате, как к своему новому дому. Уже несколько месяцев, как я здесь. Встретила тут Новый год, и здесь же прошёл мой одиннадцатый день рождения.
В нашей палате лежали и другие дети, но, к сожалению, едва я с ними начинала дружить, как их переводили в другое место, и больше я их не видела. Так было с Семёном, Светой и Лизой. Было обидно с ними расставаться… Но ещё обиднее, что они даже не прощались. Мы засыпали, а утром я просыпалась от того, что медсестры меняли простыни и с как всегда унылыми, непроницаемыми лицами перевозили вещи этих детей. А на любые вопросы отвечали что-то наподобие: «Лизе стало лучше, и её выписали», «Сёму перевели в другую палату», а иногда просто отмалчивались и требовали, чтобы я спала дальше или поиграла во что-нибудь.
Врачи на самом деле мне очень нравились: они были очень добрые и всегда заботливые, хоть и иногда грустные. А главный врач, дядя Толик, – усатый мужчина в белом халате и очках, – всегда приносил мне всякие вкусняшки.
Но иногда мне было грустно. Мне многое запрещали, но я понимаю: это же больница. Тут всегда что-то запрещают и даже иногда делают людям больно для того, чтобы их вылечить.
А особенно расстроилась, когда врачи сбрили мои прекрасные длинные волосы, сделав меня лысой, и я стала похожей на мальчика. Даже представила, что приду в школу без волос, и все начнут смеяться и придумают сотню обидных прозвищ, а может, даже и две сотни. Чтобы подобного не случилось, с того дня я попросила родителей, чтобы мои школьные друзья пока не приходили ко мне до момента, пока мои волосы снова не вырастут. Папа улыбнулся, а мама как обычно закрыла лицо руками и убежала в коридор. А дядя Толя уверенно произнёс: «Обязательно, Полиночка, вырастут – ещё лучше прежних!».
В этом я не сомневалась, как и в том, что это было сделано для моего удобства на время лечения. И в самом деле я быстро привыкла быть лысенькой.
Пока я находилась в этой чудесной и противной больнице, мои родители стали необычайно щедрыми: они постоянно покупали мне разные игрушки и приносили подарки, чтобы мне не было скучно. Но по-настоящему я любила только свою плюшевую овечку, которую мне подарили ещё в детстве. Я гордо назвала её Плюшкой, потому что она вся из себя плюшевая.
Когда у меня начинаются сильные боли в груди, я крепко обнимаю её, и мне становится легче. Она поступала, как настоящий друг: лечила меня своими объятиями и будто забирала всю мою боль себе.
