Иногда ловлю себя на мысли, что пишу книги о жизни, которой не живут. Складываю истории из мелочей. Мне всегда казалось, что в этом и есть величие: пронзительное рождается из незначительного. Сила не в громах, а в тихих сдвигах – в жажде воды в знойный день, в последнем обращении к умирающему, в жесте, что вдруг перевешивает судьбу. Вечное прорастает из малого. Для нынешнего читателя это, грустно признавать, скука. Он закрывает книгу, не дойдя и до середины.
Когда-то мои тексты собирали залы; поклонники выходили с разворотами в руках, переводили отдельные строки в долгие разговоры, приносили рецензии и лестную похвалу критиков. Тогда мне казалось, что голос мой был человеческим духом.
Время сделало свое. Вкусы изменились, сцена переоделась в новые декорации, и те, кто прежде слушал, ушли. Книги остались, только пыль теперь тянет их вниз. Слава померкла, и я привык слышать собственное имя исключительно в эхе глухих комнат.
Сижу над чистым листом и чувствую: во мне еще теплится желание говорить. Внутри бьется поток, как река, что рвется прорвать берега и слиться с океаном. Огонь не соглашается угаснуть. Только для кого? Кому посвящать письма, если никто не услышит? Слово падает в пустоту и не оставляет следа. Неужели все, что рождается во мне ныне, обречено растворяться в безмолвии?
Что со мной не так? Или дело не во мне, а в них? Почему одни находят ниточку Ариадны, я же разбиваюсь о непробиваемую стену? Их книги читают вслух, цитируют, хранят за стеклом, мои же исчезают, будто их никогда и не было. Мысли режут нутро. Возвращаются, и с каждым разом звучат больнее, острее, почти невыносимо. Нет, не почти, а до крика.
Задаю себе эти вопросы, и каждый раз ответа нет. Немая усталость, тяжелая тень внутри. И все же продолжаю писать. Может, из страха раствориться окончательно. Или из стремления быть услышанным хотя бы раз, одним человеком. Подтверждения простого факта: да, я был. Стал автором чьей-то истории и этим смыслом жил.
Признание… горечь и сладость в одном зерне. Думаю о нем слишком часто. Стыдно, но отказаться не могу. Хочу, чтобы строки прожили дольше меня. Только где ключ к сердцу, ради которого затеян весь труд? Где то самое, единственное слово, что откроет замок и удержит читателя?
Кто наставит на путь, если я его утратил? В каких краях взять голос, который не пройдет мимо? Иногда слышу зов – издалека, едва различимый. Или это игра воображения. Не исключено, что рядом уже стоит фигура, ждущая, пока я решусь ее увидеть.
Склоняюсь к началу. Открываю тетрадь, и первый слог звучит уже не из меня, а откуда-то глубже:
«И был Человек – праведный и уважаемый, не было подобного ему в земле той. Жизнь стояла крепко: полный дом, честное имя, дети были продолжением рода, утешением и надеждой. Люди склоняли головы перед ним, и даже враги молчали, признавая в нем силу.
Однако пришел час, и обитель его пала. Колонны треснули и обратились в песок, окна разлетелись на осколки, крыша рухнула, и тьма вошла в жилище, лишенное пульса. Где прежде горел очаг – зияла бездна. Где звучал смех – бродил холодный ветер. Где были лица – торчали жуткие силуэты.
Детей унес вихрь бедствий. Голоса их смолкли внезапно, как свечи, задутые в полночь. Исчезли так, что и следа не осталось. Приют семьи перестал быть домом: лишь обугленные камни, пепел на пороге.
Одиноким остался Человек – нагое тело среди развалин. Земля под ним обернулась чужой, небо – немым. День не приносил света, ночь не дарила сна. Время легло грузом на плечи; каждый миг превратился в пытку.
Из смертных уст взошел голос, обращенный в ничто:
– Если мне оставлено страдание, в нем и есть моя доля? Если все отнято, значит, и я должен стать прахом?
