Глядя в бесовские тёмные глаза, я чувствую себя униженной и
оскорблённой. Хотя и не имею права теперь вообще что-то подобное
ощущать. Сама приняла решение отдаться этому страшному человеку.
Сама! Так какого чёрта мысли лезут ненужные? Не так-то просто
оказалось на деле то, что ещё вчера представлялось лёгким?
Колени затекли, но ёрзать не осмеливаюсь. Нельзя приводить Его в
бешенство. И без того глаза у него горят, как два адских факела, до
мурашек пробирают. Он возвышается надо мной, как гора, а мой взгляд
прикован к мощной фигуре. Обнажён по пояс, под моими пальцами
ремень из жёсткой кожи, и он расстёгнут. Шакал выжидает, не
произнося ни слова. Рука его лежит на моей голове, и я вздрагиваю,
чувствуя, как он наматывает волосы на кулак.
Напряжение витает в воздухе, меня бьёт озноб. Каково это будет,
лишиться невинности с человеком, для которого я не более, чем
товар? Пушечное мясо, как цинично заметил мой родной брат. Брат,
отдавший меня на растерзание этому зверю. И это — правда моей
жизни.
— Ты уснула там?
Голос с хрипотцой, низкий, глубокий, хлещет, словно кнут, в
мёртвой тишине. До боли закусив губу, я зажмуриваюсь, и медленно,
непослушными пальцами, тяну штаны вниз. По телу бежит дрожь,
накатывает паника. До меня дошли слухи, будто Шакал предпочитает
опытных женщин. А я — девственница. Когда он поймёт это, мне
несдобровать. Накажет. Но как?
Его терпение на исходе. Я вскрикиваю, скорее от неожиданности,
когда он резко тянет меня за волосы, принуждая приподниматься с
колен. Покорно встаю, страшась взглянуть в его лицо. Но неизбежное
происходит, он наклоняется, и я холодею. В глазах его, цвета
выдержанного коньяка, плескается угроза. Левую щёку рассекает
жуткий шрам, задевающий нижнюю губу. Желваки играют, и я даже слышу
скрежет зубов.
— Так дело не пойдёт. — рычит мне в лицо, заставив откинуть
голову, и шарит взглядом по моей груди. — мне обещали нормальную
бабу, а ты — дохлая мышь. Мужика никогда не видела?
Хочу признаться, что видеть-то, конечно, видела, но и только. И
не могу вымолвить ни звука. Язык парализован от страха, и страх
этот, видимо, легко проклёвывается в эмоциях. Шакал хмурит
угольно-чёрную бровь, вытаскивает руку из моих волос, но вздохнуть
от облегчения, мне не дозволено. Треск ткани смешивается со звоном
у меня в ушах, и лифчик падает на пол. Вернее, то, что от него
осталось, жалкие обрывки.
Машинально прикрываюсь скрещёнными руками, но, осмелившись
глянуть на Шакала, обречённо роняю руки вдоль тела. Его ноздри
раздуваются, пока оценивающий взгляд скользит по мне. Нижнее я
выбрала бельё дорогое, чёрное, с кружевами. Всё, что напоминает об
ещё недавней, безбедной жизни. То, что не успел спустить в счёт
долгов брат, это моя одежда и золотые серьги, подарок родителей на
восемнадцать лет. Сейчас они в моих ушах, изящные капельки с
крохотными сапфирами.
Папа смеялся — камни под цвет моих глаз.
Я закрываю глаза, когда Шакал рывком, снимает с меня трусики. Но
тотчас распахиваю, услышав хлёсткий приказ:
— На меня смотри!
Он злится, а у меня душа уходит в пятки. Приблизившись на шаг,
не прерывая тягостного зрительного контакта, шепчет мне в ухо:
— Раздвинь ноги.
Я повинуюсь. Бессловесно, обрекая себя на мучения. Ибо той, что
добровольно пришла продать своё тело, уже нельзя противиться и
выражать недовольство. Горячая ладонь накрывает лобок, слегка
массирует, продвигаясь глубже, и моя дрожь усиливается.
Прищурившись, Шакал проникает в лоно двумя пальцами, я невольно
сжимаюсь, и его глаза темнеют. Теперь на меня смотрит сама ночь.
Боли пока нет, но она настигнет. Ведь он не остановится, доберётся
до девственной преграды, и тогда… Что тогда?
