Каждый цисгендер желает знать…
Авторство хрестоматийного замечания о том, что в России за десять лет меняется всё, а за двести лет ничего, приписывают многим – от Столыпина до Салтыкова-Щедрина. Никто не знает, кто высказался первым, да это и не так важно. Общее место. Реальность, данная нам в ощущении. В таких изначальных обстоятельствах жизнь отдельного человека обретает ту же безнадёжную цикличность. Разница разве что в иных временных масштабах: за день в жизни человека меняется всё, а за месяц – ничего.
Чего только не происходит за день с каждым персонажем рассказов Александра Снегирёва! Разбитые вдребезги машины, лица и судьбы, ещё измены, предательства, а ближе к вечеру – и отчаянные попытки суицида… Но это всё никак не отменяет обязательные селфи в ванной, а также запланированные на следующий день, вписанные в гугл-календарь со звуковым напоминанием фитнес, йогу, отбеливание зубов или «подкалывание филлеров по контуру губ» – что бы это ни значило. К концу рассказа зачастую возникает подозрение, что эксцентрика жён, мужей, любовников, любовниц, битьё посуды, трагические заламывания рук, всё вплоть до оргазмов и попыток демонстративного недосуицида – точно так же заранее запланировано и вбито в смартфон, внесено в расписание.
Нет, тут я случайно обмолвился: конечно же, не в допотопное расписание, а в «скеджуал» – так непременно напишет автор, в рассказах которого ультрамодный сленг не выпирает как чужеродное тело, а естественно и даже необходимо вписан в ткань повествования, вплоть до самых спорных феминитивов и неизбежных зум-конференций, мгновенно завоевавших наш пандемический мир.
Снегирёв любит и умеет быть точным, легко и увлекательно рассказать историю, удивить неожиданной метафорой, фразой редкой пластичности, не брезгуя при этом использованием рискованных приёмов, включая самые попсовые и глянцевые. Он может заставить нас следить за вроде бы неважным застольным разговором, незначительным поворотом сюжета. Следишь – сам не знаешь почему.
Пока ведутся эти мелкие, необязательные разговоры, где-то журналистка в отчаянье идёт на самосожжение, где-то человек погибает на строительных лесах – практически в прямом эфире… Это проходит вроде бы по касательной, кажется, что почти совсем не затрагивает героев, но почему же атмосфера такая, что, как говорится, то ли чаю выпить, то ли повеситься?
В тексте много раз может встретиться какой-нибудь очередной «тачскрин», но ни разу – винтажное слово «любовь». Притом что в центре почти каждой истории – мужчина и женщина, семейная пара. Цисгендеры, как тут же уточняет автор. Не столь осведомленный в современном гендерном дискурсе читатель может воспользоваться «Википедией», чтобы узнать, что «этим термином обозначают людей, чья гендерная идентичность совпадает с приписанным при рождении полом». То есть вроде бы это всё те же мужчина и женщина.
Те же, да не те.
В описании интимных отношений этих семейных пар, этих цисгендеров Снегирёв нередко использует всё ещё непривычную для русской литературы физиологичность, и именно эти моменты лишённой всякой эротики откровенной регистрации дежурных совокуплений становятся моментами крайнего отчуждения, отчаянного одиночества каждого такого цисгендера, безнадёжного одиночества вдвоём.
Движешься от рассказа к рассказу, от сюжета к сюжету, от истории к истории, и в какой-то момент вдруг замечаешь, что автор перестает прятаться за своими героями, вызывающими одновременно брезгливость и сочувствие, и на первый план выходит даже не альтер эго автора, как это принято и дозволено в литературе, а просто он сам, автор, человек – со всеми своими слабостями, комплексами, недореализованностью и фобиями представителя поколения сорокалетних. Жёсткая ирония здесь сменяется столь же жёсткой самоиронией.
