Площадь Тяньаньмэнь

Первое мое воспоминание – о бабушке. Помню ее запах. Аромат жасмина и более приземленные нотки масла для пропитки кож, которым она обрабатывала будущие домашние туфли соседок по лестничной площадке. И дыхание у бабушки было такое же: теплое и сладкое, с легчайшей кислинкой прикасалось оно к моей щеке. Но лучше всего я помню ее руки. Пальцы – заскорузлые, но проворные, с прежней ловкостью бегающие по коже туфель, которые она мастерила, ловко кидающие рис в кипящую воду, так, чтобы не обжечься горячим паром.

Помню еще – мне, видимо, было всего два-три года, – как меня зачаровывали раздутые багровые и зеленые вены, виноградными лозами змеившиеся по тыльной стороне ее крапчатых узловатых ладоней. Ее руки были совсем не похожи на мои. Случалось, что бабушка брала мою ладошку – легкую, гладкую – и заключала в свои, и это было изумительно. Но отчетливее прочего я ощущала – особенно на запястье – тепло, исходившее от ее плотной кожи. И чувствовала, что мне хорошо, безопасно.

Морщины, бороздившие бабулин лоб, брыли, свисавшие со щек, – меня они никогда не смущали, хотя детям и случается бояться старости. Для меня бабушкино лицо, тело, все ее существо были старинной картой, одновременно и знакомой, и загадочной – такую хочется читать раз за разом не только глазами, но и пальцами. Я действительно часто тянулась к ее лицу, водила пальчиками по тонким седым бровям, играла с жесткими волосками, росшими на подбородке, – по неведомой причине они меня просто завораживали. Иногда я начинала за них тянуть, и тогда бабушка чихала. Меня это приводило в несказанный восторг, я принималась хихикать, весело и неостановимо, как все малыши. Бабушка смотрела на мои содрогания – сама сдержанная, серьезная, – и только легкий изгиб губ и искорки в серо-голубых глазах намекали на зарождение улыбки.

Родители мои были иного толка. Они меня обожали, как в китайских семьях 1970-х годов принято было обожать дочерей: обожание смешивалось с легким неудовольствием (брат мой тогда еще не пришел в этот мир). Но главное, по всей видимости, было в том, что мы были совершенно несовместимы. Папа был человеком добрым – и высоконравственным. Однако все мое детство он оставался на расстоянии, хотя виделись мы ежедневно: утром, когда я просыпалась к завтраку, и вечером, когда он возвращался с работы.