Шелест ночного леса всегда меня успокаивал. Величественные несгибаемые дубы и пушистые лиственницы, вздрагивающие от любого шороха стройные осинки и коренастые ольха с орешником – я обожала каждое деревце, каждый кустик, что росли у самого нашего домика. А если точнее, то это наш уютный домик располагался у самой кромки леса в ведьмином кругу, что берег наше маленькое семейство от непрошеных гостей да злых глаз.
Я любила шорох листвы на деревьях. Что в медовый осенний день, что в трескучую морозную ночь; в тихий дождь и злой неистовый ураган – мне всегда казалось, что лес говорит со мной. Что-то шепчет на своем лиственном языке, баюкая и успокаивая. Я никогда не боялась ступить туда, куда не рискнул бы взойти даже наш вездесущий фамильяр Сеймур, а ведь у него в запасе еще целых шесть жизней! Возможно, именно за такое безрассудство мне не раз влетало от мамули ее чародейским веником, способным без устали пинать все, до чего дотянутся его заговоренные прутья. Впрочем, я умела дать отпор всякому, кто стоял на моем ведовском пути: заговоренная утварь в нашем доме менялась чаще, чем усы у Сеймура.
Я никогда не страшилась встать на любую, даже самую гиблую, нехоженую тропу, если того требовали обстоятельства.
Не побоюсь и теперь.
Не оттого ли впервые за мои двадцать лет темный лес за резной калиткой больше не шептал? Возвышаясь зловещей непроходимой стеной вокруг потерянного домишки, он молча провожал меня в последний путь.
– Клади это сюда… да не на мою ногу!
– А чего ты повсюду суешь свои веники? Ты в печати уже должна быть!
– А я и была в печати, пока ты там банку с тараканами не разбил.
– Это был изюм.
– Он кусался!
– Успокойтесь оба!!!
Я недовольно надулась, глядя на горящие от гнева глаза Алии. И прекрасно ее понимала: все-таки не каждый вечер приходится готовить смертное одрище для родной сестренки.
– Ты… – она шмыгнула носом и снова принялась теребить толстую черную косу, – ты правда это сделаешь?
Я вздохнула и молча развела руками. Да и что я могла сказать? Что попытки двух несовершеннолетних ведьм, одна из которых еще даже не посвящена, найти маму после ее внезапного исчезновения выглядят крайне удручающе? Что я не верю Ковену, заявляющему о маминой безвременной кончине в результате криво склеенного обряда, ни на шиш? Или о том, что, вопреки всему вышеперечисленному, сама собираюсь совершить настоящее безумство?
Все это мы с сестренкой уже не единожды обсуждали. Спорили, ругались, орали друг на друга, ревели, мирились и снова спорили. И ни на одну секунду не прекращали верить в то, что мама жива и невредима.
Ровно до того момента, как бабушка показала нам мамин обугленный венчик. Тот самый венчик, который обычно появляется на волосах усопших колдунов во время проведения отходной церемонии.
Алия сдалась. Но я сдаваться не собиралась и, собрав в кучу обрывки довольно скудных познаний в некромантии, попыталась установить с мамой хоть какой-нибудь контакт. Но сколько бы я ни звала ее фантом, сколько бы ни призывала служащих ей бесов, сколько бы ни умоляла семейного фамильяра Сеймура установить связь – все мои попытки, увы, оказались безрезультатны. Утратив остатки самообладания, я плюнула на воспитание и навестила Ковен, где устроила настоящий скандал. И честное ведьминское, в тот момент мне было абсолютно папиросово на взращенные и взлелеянные не одним поколением честь и имя нашей семьи!
Впрочем, имя не пострадало. Чего не скажешь о чести. Нет, не моей, у меня-то ее сроду не водилось. А вот молодому да не шибко умному последователю следовало бы внимательнее приглядывать за своей филейной…э-э… честью. Если уж взялся за нравоучения и воспитание сумасбродной и безумной в своей скорби юной ведьмы, то будь добр не поворачиваться к ней этой своей честью, ибо по ней и пнуть могут. От души и немножечко с достоинством. К счастью, честь и имя последователей Ковена тогда спасла вовремя подоспевшая бабушка, практически в последнюю минуту отодрав меня от Черного Алтаря, где я намеревалась призвать маму.
