Она сидела в углу своей темные камеры
и радостно скалила зубы. Сегодня наконец-то будет свобода, сегодня
она наконец-то сбежит.
Молодой послушник даже не заметил,
как пленница с помощью острых когтей своровала у него связку
ключей. И хотя воровать она ненавидела, но тот факт, что
сворованной оказалось ее собственная жизнь, бесил больше какого-то
аморального поступка.
Охранника возле двери никогда не
ставили – это была ее личная заслуга: за пять лет заточения она
научилась притворяться живым трупом, и даже ее больной вид был
заточенной только на руку. Благодаря этому она убедила своих
врагов, что сил на побег или сопротивление у неё нет
совершенно.
«Пять, четыре, три, два, один…», –
считала узница мгновения до кормежки. Она научилась чувствовать
время и чувства ее еще никогда не обманывали: в коридоре
послышалась знакомая легкая поступь. А через десять ударов сердца
зазвонит колокол, оповещающий окружающих об обеде.
«Дон-дон-дон», – донеслось до ее
чутких ушей.
– Странно, – в вечной тишине
растерянный голос юноши прозвучал подобно раскатам первого грома. –
Неужели я их потерял?
И этот гром был приятным баюкающим
хриплым баритоном.
Ей даже показалось, что когда-то она
его слышала, хотя послушник заговорил впервые за те два года, как
он очутился в этом месте. По крайней мере так подсказывала
память.
– Чёрт, – выругался он, тщательно
обыскивая свою одежду. – Придётся подождать, Пантидера.
Она всем телом вздрогнула. Как давно
не произносили ее имя чужие уста. Она уже успела забыть его резкое
звучание. Пантидера.
Молодой человек вернулся минут через
двадцать. Капюшон наполовину скрывал его лицо, но от узницы не
укрылся яркий след от тяжелой пощечины.
Девушка прикрыла ресницами
сочувствующий взгляд.
Насилие она тоже ненавидела.
Он поставил на пол деревянный поднос
со свежеиспечённой буханкой хлеба и стаканом еще теплого молока.
Иногда ей давали сносную свежую пищу.
Послушник выпрямился и досадливо
потёр правое бедро. Ее целительский дар уловил исходящую от ноги
ноющую боль. Однако помочь этому человеку она не могла. Нельзя.
Вопреки ожиданиям Пантидеры парень не
уходил. Он стоял на месте, вперив в нее какой-то измученный
испытующий взгляд. Пленная чувствовала это и насильно подавляла
желание посмотреть ему в глаза в ответ.
«Почему он смотрит? – раздражалась
она всё сильней. – Что ему надо?»
Но стоило этим мыслям прозвучать в ее
голове, как он неожиданно присел на корточки и положил рядом с
подносом свёрток какой-то ткани.
– Ночи стали холоднее, – спокойно
пояснил он свой поступок. – Осень разошлась не на шутку.
Сказав это, он покинул мою
клетку.
Она лежала до тех пор, пока не стихли
шаги, а потом не без любопытства развернула пахнущий травяным мылом
свёрток. Серая рубаха из плотной ткани с высоким воротником на
пуговицах, тёплые штаны с начесом непонятного цвета и…
– Плащ? – изумление было настолько
велико, что язык невольно выпустил мысль.
Черный тяжелый кожаный плащ с едва
заметной вышивкой из серебристых ниток на капюшоне. Вещь явно была
не новая – об этом ей поведал запах молодого человека, полностью
пропитавший подклад.
В душе Пантидеры засуетились
противоречивые чувства. С одной стороны, плащ и другая одежда очень
пригодились бы в дороге (драный тюремный балахон будет вызывать
подозрение к ее персоне), с другой – слишком уж странно, слишком
кстати пришлась эта подачка.
Но отступать было уже поздно.
Лучи заходящего солнца медленно
исчезали из маленького решетчатого окна.
Девять, восемь, семь...
Один раз протяжно зазвенел
колокол.
… шесть, пять, четыре...
С улицы послышался гомон голосов
приближающихся людей.
… три, два, один!
Вечерняя молитва началась. Время
пришло.
