– Значит, ты считаешь, что война уже неизбежна?
– Хотел бы я верить, что заблуждаюсь, но факты – вещь упрямая. – Беранже продолжал двигаться прямо, всматриваясь вдаль, будто пытаясь что-то рассмотреть на горизонте. – Не прошло и двадцати лет, как мир снова пропах бензиновыми парами… – Кончил он, выдохнув печальным и слегка удручённым тоном.
– Здесь на удивление чистый воздух. – Набрав в лёгкие до предела прекрасного природного воздуха, ещё незатронутого парами цивилизации последних десятилетий, пытаясь его приободрить, заключил я.
– Боюсь, что это ненадолго…
Шёл март 1936 года. Мы вместе с Беранже продолжали выполнять нашу работу по патрулированию Рейнской демилитаризованной зоны, созданной по итогам Версальского договора. По его сорок второй статье весь левый берег Рейна и пятьдесят километров справа от него объявлялись демилитаризованными – немцам было категорически запрещено размещать здесь свои войска. Так мы, французы, можем быть уверены, что наши восточные соседи не предпримут против нас военную операцию, и в случае чего наши подразделения смогут занять эту зону без столкновения с немецкими регулярными войсками.
– Побольше оптимизма! – Обнадёживающим тоном возразил я ему. – Даже в те страшные дни траншей под Верденом, когда нас травили газом, а ядовитое облако смерти скрывало перед нами всё, словно туман отчаяния, ты проявлял больше оптимизма, сжимая свою старую, но верную Fusil Lebel1, жадно поливая свинцом сквозь туман и грозы кайзеровских империалистов!
Мы были простыми пограничниками, прошедшими ужасы Вердена и вернувшиеся живыми. Тогда мы ещё были молодыми мальчишками, попавшими на фронт, только что достигнув совершеннолетия. В те кровавые осенние месяца, когда плакали сами небеса, обильно удобряя холодной водой земляные окопы, когда ночью спали лишь мертвецы, мы сражались с коварным и сильным врагом, пришедшим на наши земли убивать. В этом сумбурном кошмаре будто сама судьба свела нас вместе – знакомство наше пришлось на очередную тяжёлую и затяжную вылазку немцев, пытавшихся прорвать наши ряды. Пробиваясь сквозь заслоны и баррикады, они потеснили наших ребят впереди, что им временно пришлось отступить. Меня с другими товарищами послали к ним в качестве подкрепления, дабы прикрыть ретировавшихся соотечественников. Это была тяжёлая ночь, полная смертей и страха… половина нашего отряда не вернулась… А из вернувшихся прошли войну только лишь единицы счастливчиков вроде меня, отмеченных самой судьбой.
Укрепления подчистую были разрушены молниеносными атаками немцев – стоило нам только подобраться ближе, как я заметил за спиной отступавших среди грязной земли и остатков баррикады солдата, тщетно пытавшегося вытащить из под груды обломков придавленную ими ногу. Он, вцепившись своими руками в винтовку, словно коршун в спину своей добычи, отчаянно отстреливал наступающих немцев, которым оставалось всего что-то около сотни метров до нашей позиции. Видя всеобщий хаос и страх в глазах отступавших (большинство из которых были новичками; Верден был для них местом первой, и для многих – последней битвы), испытывая смешанные чувства, я, одновременно ведомый и инстинктом, и приглушённым криком рассудка, не растерявшись, занял выжидательную позицию и начал прицельно отстреливать наступавшие на нас ряды противника, уже принёсшие смерть на наши земли. Руки дрожали – до этого приходилось убивать неприятеля, но каждый раз… я тогда ещё не привык к этому. В ту ночь мне удалось уложить в землю троих оккупантов – правда, высадив в них весь магазин…
