Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям.
Был правдою мой зодчий вдохновлен:
Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен.
Древней меня лишь вечные созданья,
И с вечностью пребуду наравне.
Входящие, оставьте упованья.
Данте Алигьери, “Божественная комедия”.
Шершавость холодных стен. Это все, что он мог ощущать. Последний луч света сгинул в решетчатом проеме под потолком, забрав с собой остатки зрения. Тишина тоннами воздуха закупорила уши. Сквозь толщу атмосферы, словно из другой реальности, доносились редкие едва различимые звуки. Из другой жизни.
Только холод.
Только холод и острая текстура камня, сдирающая с пальцев кожу, была сейчас его миром. Миром замкнутого пространства без возможности выхода. Кажется, была где-то дверь, но и это уже неважно. За эоны, проведенные в этой пучине черного густого воздуха, она растворилась, срослась с окружающей тьмой. Петли и замки вросли в камень, а сам железный прямоугольник – не более чем надгробная плита без даты и имени.
Борьба закончилась.
Дрожь уже прошла.
Вонзающиеся клыки холода превратились в объятия старого друга. Кожа. Холодная, как камень, неровная, шелушащаяся. Под его пальцами она не отличалась от безжизненных поверхностей вокруг.
Погружаясь, растворяясь, превращаясь, сливаясь.
Дыхания не слышно. Словно в этом темном сосуде никого и нет. А есть?
Кратов открыл невидящие глаза. Кратов. Да. Это было его имя. В нем ощущалась какая-то неправильность. Оно не могло быть им. Это слово должно было занимать другое место в длинной последовательности звуков, которые он ассоциировал с собой. Но так как другие вспомнить не удалось, сойдет и это.
Свет плавно разъедал темноту, врываясь по путям зрительных нервов в сознание, рисуя картину реальности. Белое небо плавно начинало обретать очертания, превращаясь в сводчатый потолок и нависшие над ним стены. Они источали мягкий свет, постепенно заполняющий комнату. Со зрением вернулось ощущение тела и пространства.
Он лежал на полу, но тот не был холодным. Пальцы скользнули по гладкой поверхности.
– Пришел в себя?
Низкий голос, словно рык лохматого хищного зверя, плетью ударил по ушам, заставив дернуться. От резкого движения мрак на доли секунды вновь завладел глазами. В проявившейся картине Кратов увидел человека напротив, который лежал практически на расстоянии вытянутой руки, опираясь на стену. Восковая, неестественно бледная кожа обтягивала лысый череп. Голубые глубоко посаженные глаза хмуро смотрели из-под нависающих надбровных дуг. Широкий мясистый нос был явно несколько раз сломан и сросся массивным угловатым хрящом. Квадратная челюсть сомкнута, желваки поигрывают, словно он борется с желанием накинуться и растерзать свою беззащитную жертву. Вся его угловатая фигура выдавала напряженность хищника.
В глаза бросалось отсутствие одежды и волос на теле этого человека.
Кратов приподнялся на локтях и оглядел себя. Рука скользнула по черепу – то же сам… Пальцы наткнулись на что-то твердое на затылке. Грубый костяной нарост у основания черепа круглым бугром выступал над безволосой кожей. Подушечки ощупали неровности и углубление в центре нароста. В этом было что-то неправильное, но в то же время не вызывало удивления. Кратов пытался понять, что здесь не так, но мысль, казавшаяся так близко, постоянно ускользала.
– Сбивает с толку. Правда? – прорычал сосед.
Мысль молнией проскочила в голове Кратова: "Значит, у них получилось! Все правда!"
– Что? – на мрачном лице появилось что-то похожее на недоумение.
– Что?
Туман в голове рассеялся. Вопрос соседа выбил из задумчивости.
– Вот ты сейчас сказал. Я нихрена не понял, ни слова.
