Слишком долго она летела в пустоте. Слишком долго была без пищи. Безжизненная спора, она не замечала, как проходили тысячелетия. Не почувствовала она ничего и тогда, когда достигла наконец Солнечной системы и живительные лучи Солнца коснулись ее сухой твердой оболочки.
Планета потянула ее к себе, и, все еще мертвая, она вместе с другими межзвездными пылинками стала падать.
Пылинка, похожая на миллионы других; ветер подхватил ее, помчал вокруг Земли и отпустил…
На поверхности она стала оживать. Сквозь поры в ее оболочке стала поступать пища. Она принялась есть и расти.
Фрэнк Коннерс поднялся на веранду и два раза негромко кашлянул.
– Прошу прощения, профессор, – сказал он.
Длинноногий профессор, лежавший на раскладушке, даже не пошевелился и продолжал похрапывать.
– Мне не хотелось бы вас беспокоить. – От волнения Коннерс сдвинул свою старенькую шляпу на затылок. – Я знаю, у вас неделя отдыха, но там, в канаве, лежит такая чертовщина…
Одна бровь у спящего слегка приподнялась.
Фрэнк Коннерс снова вежливо кашлянул. На его руке, сжимавшей черенок лопаты, набухли старческие вены.
– Вы слышите, профессор?
– Конечно, я все слышал, – пробормотал Майкхилл, не открывая глаз. – Вам попался эльф?
– Чего? – спросил Коннерс, сосредоточенно наморщив лоб.
– Маленький человечек в зеленом сюртучке. Дайте ему молочка, Коннерс.
– Нет, сэр. Это какой-то камень.
Профессор открыл один глаз.
– Прошу прощения, я не хотел вас беспокоить, – снова извинился Коннерс.
У профессора Майкхилла вот уже десять лет была единственная причуда – неделя полного отдыха. Это стало традицией. Всю зиму профессор читал студентам антропологию, заседал в полудюжине комитетов, занимался для себя физикой и химией и ко всему этому умудрялся писать еще по книге в год. Но к лету он выдыхался совершенно.
И тогда он отправлялся к себе на старую ферму, в штат Нью-Йорк, и целую неделю просто-напросто отсыпался. Это и называлось неделей полного покоя. Фрэнка Коннерса он нанимал на это время готовить еду и помогать по хозяйству.
Вторую неделю профессор, как правило, бродил по окрестностям, рассматривал деревья, птичек и удил рыбу. Третью неделю он читал, загорал на солнце, чинил крышу сарая и лазил по горам. Конца четвертой недели профессор дожидался с трудом, а дождавшись, торопился уехать.
Но первая неделя была священна.
– Я не стал бы вас тревожить по пустякам, но этот чертов камень расплавил мне лопату.
Профессор разом открыл глаза и приподнялся. Коннерс протянул ему лопату. Ее закругленная часть была ровно срезана. Майкхилл резко спустил ноги с раскладушки и сунул в потрепанные мокасины.
– Идемте, – сказал он, поднимаясь. – Посмотрим, что это за чудо.
«Чудо» лежало в придорожной канаве, отделявшей лужайку перед домом от большой автострады. Обыкновенная плита из камня величиной с автомобильную шину, дюйма три толщиной. На темно-серой поверхности виднелось множество замысловатых черных прожилок.
– Не трогайте руками, – предупредил Коннерс.
– Я и не собираюсь. Дайте мне вашу лопату.
Майкхилл взял лопату и ткнул ею в загадочный предмет. Какое-то время профессор прижимал лопату к поверхности. Когда он ее отнял – еще дюйм металла исчез.
Майкхилл нахмурился и поправил очки. Затем одной рукой он снова прижал лопату к камню, а другую поднес поближе к его поверхности. Лезвие таяло на глазах…
– Вроде бы не греет, – сказал он, обращаясь к Коннерсу. – А в первый раз? Вы не заметили, шло от камня тепло?
Коннерс отрицательно покачал головой.
Майкхилл набрал в руку грязи и бросил на камень. Комок быстро растаял, не оставив и следа на черно-серой поверхности. За комком грязи последовал большой булыжник, который исчез тем же способом.
