В начале 1980‐х годов советскому политическому режиму, казалось, ничто не угрожало. Он представлялся вечным и неизменным. Люди воспроизводили привычные, ставшие рутинными нормы и модели поведения, ходили на первомайские демонстрации, слушали лекции партийных пропагандистов и не помышляли о какой‐то политической борьбе. Однако прошло менее десяти лет, и коммунистическая система рухнула, а Советский Союз исчез с политической карты мира. В середине 2011 г. многие эксперты говорили об устойчивости политической конструкции, созданной в России в начале XXI в., а рядовые граждане в массе своей были уверены, что «за нас уже все решили», и «все равно ничего не изменится». Тем не менее декабрьские выборы в Государственную думу стали толчком для широкого протестного движения. И хотя в этом случае политический режим, судя по всему, устоял, ситуация в стране существенно изменилась, по крайней мере суждение «все равно ничего не изменится» перестало быть императивом. Глядя на эти события, трудно удержаться от того, чтобы не задаться многочисленными «почему?» Почему это происходит? Чем объяснить режимные трансформации? Почему одни политические режимы устойчивы, а другие уязвимы? И, разумеется, речь идет отнюдь не только о России. Аналогичные вопросы возникают во всех случаях, когда мы наблюдаем политические трансформации, будь то «цветные революции» или «арабская весна».
Проблема «устойчивость versus трансформация», разумеется, не является новой. Без особого преувеличения ее можно отнести к одной из центральных для современного обществознания. Вопрос, по большому счету, действительно фундаментальный, связанный с пониманием и объяснением того, «как возможно общество». С одной стороны, политическое общество и политический режим по определению предполагают некоторую степень институциональной устойчивости. С другой стороны, это – динамическая, подвижная устойчивость. Устойчивы лишь те институты, которые воспроизводятся людьми в практиках взаимодействий. Однако когда граждане начинают вести себя иначе, институциональная устойчивость проблематизируется, и возникают новые, альтернативные паттерны поведения. Остается «всего лишь» ответить на вопросы, когда, как и почему трансформируются политические институты?
Очевидного и общепринятого ответа на эти вопросы, конечно же, нет. Видимо, поэтому во многих случаях политические трансформации оказываются столь неожиданными, и для исследователей в них явно есть некая «тайна», и это, несомненно, стимулирует исследовательские поиски. Редакторы-составители и авторы настоящего номера ставят перед собой цель если не открыть завесу тайны, то наметить пути проникновения в нее. Иными словами, основная задача номера – инициировать дискуссию по вопросу, каким образом политические институты воспроизводятся и изменяются, какой вклад в это вносят различные политические режимы и как осуществляется воздействие на них различных институтов.
Применительно к политическим режимам XXI столетия тема «устойчивость versus трансформация» приобретает новое звучание. Судя по всему, в мире происходят изменения как фундаментальных оснований политического порядка в целом, так и ключевых характеристик политических режимов. В этом смысле «знакомому миру» приходит конец. Исследователи пишут о возникновении на Западе феномена «постдемократии», которая по многим основаниям существенно отличается от классических либерально-демокра-тических режимов XX в. Кардинально меняются и авторитарные режимы. Сегодня они все чаще базируются на таких институциональных формах как выборы, партии, парламенты («новый авторитаризм», «соревновательный авторитаризм», «электоральный авторитаризм»). В этом контексте при изучении институциональных оснований политических режимов возникают новые исследовательские вопросы. Почему, например, в одних случаях выборы способствуют устойчивости режима (причем как демократического, так и авторитарного), а в других ведут к краху?
