Прими, Госпоже Богородительнице, слезная моления..
(Молитва Пресвятой Богородице пред иконой Ея Млекопитательница)
Василиса стоит в красном углу перед божницей. Глаза необычайной синевы смотрят в щербатый желтоватый пол, а не на икону. Ей совсем не хотелось молиться, не было в её душе ни стыда, ни раскаяния, как бывало прежде. И слова молитвы словно застряли в горле. Глянув исподлобья на икону Божьей матери, перевела взгляд в вырез выбеленной льняной рубахи, которая топырилась от набухших грудей с голубоватыми венами, под ними – огромный живот.
В избу сквозь маленькое тусклое оконце тянется утренний солнечный свет, надрывно тыркает сверчок. Сердце стучит взахлёб от страшных мыслей: «Ох, матушка, подай смертушки!». Ребёнок торкнулся в утробе. Вздрогнув всем телом, Василиса подняла тяжёлые веки, поглядела на икону. Сквозь набежавшие слёзы образ Божьей матери искрился, как за слюдой. Моргнула, крупные слезинки туго шлёпнулись на пол. Поймала на себе взгляд карих глаз иконы, засовестивилась, обмахнула себя троекратно крестом, зашептала молитву:
Богородице Дево, радуйся
Благодатная Мария,
Господь с тобою………..
Перестала шептать, отпустила взгляд с иконы, нервно затеребила тонкими пальцами рубаху, закрыла глаза полукружьями чёрных ресниц. Темнота памяти выхватила ярким пятном девичество. Первые женские краски обагрили её рубаху на тринадцатом году, и матушка в знак того, что из девочки она стала девушкой, повязала вкруг головы алую ленту и вплела её в косу. Щёки Василисы стали такого же цвета, как лента. Девчачьи кофточки и сарафаны сменили на новые с вытачкой под грудь, давая рост всем прелестям молодой девушки. Ситец топорщился на груди. Деревенские парни ожигали жарким взглядом округлости Василисы, примечали красную ленту, вплетенную в косу от затылка. Подростки у колодца кривлялись и кричали: «Васка, невеста!». От всего этого она рдела, как маков цвет, и бежала с ведрами, расплёскивая воду на ноги.
Через год, на Красную Горку, матушка отпустила Василису на первый девичий хоровод. Девки, хитро улыбаясь, оглядывали её обновки: синюю новую юбку из китайки, кофту с узорчатыми огурцами, красные ленты в косе. Когда встали в круг, Анна – первая девка в селе – кивнула ей головой: «Айда!». Девушки разомкнули руки, взяли Василису в хоровод. Цепко держа её влажными ладошками, повели по кругу. Голова у неё кружилась, слова песни она шептала про себя. Ей казалось, что летит она над землёй под звуки весеннего хоровода, а берёзовый лес вторит песню эхом серебра над рекой.
Очнулась от пьяного храпа мужа. Платон замычал: «Ыхх, твою мать!». Перевернулся на другой бок, снова засопел пьяным угаром. Василиса прислушалась: «Слава богу, не проснулся». Всю ноченьку она не спавши, спина вся изнылась, чуть-чуть схватки прихватывают. Ноги гудят и опухли. Ребёнок в утробе потихоньку долбит низ живота, поясница ноет, как зубная боль. Переминаясь с ноги на ногу, Василиса потрогала крестик на груди: «Нет мне прощенья перед богом за мысли грешные! Да что стоять перед иконами? В чём мой грех? Это уже третий раз в тягости, двое родов – оба младенца родились мёртвыми. Господи, пошли смертушки! Ох, помереть бы в родах!" Стыдливо подняла глаза на икону. Лик Божьей Матери смотрел на неё с укоризной. Василиса прошептала: «Матушка, отпусти, не держи гнева! Устала я, хочу к батюшке и матушке, страшно мне одной!»
Стрельнуло в спине – она присела, поддерживая живот. Переставляя опухшие ноги в серых шерстяных носках, подошла к столу. Спину и живот ещё больше скрутило: «Ага, прихватывает почаще. Дай Бог, сёдни опорожнюсь!» Тихонько охая, побрела по скрипучим половицам к лавке. Прошла ещё пару шагов, ребенок в животе сильно ворохнулся. Теплая влага побежала по ногам в носки. Округлив глаза, посмотрела вниз: «Господи, дай силы благополучно разродиться!» Шаркая ослабевшими ногами, оставляя за собой мокрый след, доковыляла до лавки. Присела на бочок, кряхтя, стянула с ног мокрые носки. Воды от натуги хлынули ещё. Схватка коварно перехватила дыхание, выдавив стон: «Надо звать бабку Акулину. Да страшно будить Платона: попробуй его тронуть – очкурит чем попадя!» Боль ушла, спина перестала ныть. Василиса прилегла, держась руками за широкий край скамьи. Прикрыла глаза и снова потянула ниточку воспоминаний, отматывая моток горечи и печали.
