НЕПРАВИЛЬНЫЕ
С утра земля тиха, безмятежна, проста. Птицы робко пробуют голос, в
ветвях дремлющей у двери мушлумы – вот-вот зазвучит флейта. Так звонко и нежно, словно выпрастывая утро из зелени округи, провозглашает новый день прижившаяся в их дворе иволга.
Скоро, шутливо перебрав некоторые лады и тем самым перекликнувшись, птичье братство, все больше вскипая восторгом, упоенно кивая друг другу на что-то неизъяснимо-славное вскриками, трелями и чириканием, сольется в оркестр.
Все это будет чуть позже. Может быть, уже через мгновение. А пока голос иволги – сам рассвет! – мелодично струясь в грудь и касаясь какой-то вибрирующей струнки, сделал всю ее внутренность невесомой и заставил привстать.
Надо спешить!
Выбравшись из постели, Эрика надела джинсы и белую футболку, белый свитер и серую куртку, накинула на шею длинный оранжевый шарф и неслышно выскользнула в итальянский дворик, тихо затворила за собой дверь.
Там она присела на лавочку у стены, с наслаждением откинулась на ее спинку и, положив руки на колени, погрузилась в молчание.
Итак, некоторое время она просто молчала.
Более того, Эрика имела привычку молчать по утрам каждый день. Хоть иногда и позволяла себе перерывы ради того, чтобы приятная во всех смыслах привычка не переросла бы, чего доброго, в обязанность.
Она прочитала по памяти «Отче наш» и «Иисусову молитву». И стала понемногу отодвигать от себя набегающие мысли, чувства, ощущения, опасения чисто повседневного плана. Типа «А будет ли дождь?» или «Что там на завтрак?». Или, допустим, как стать отстраненной, чтобы соседи, которые скоро начнут спешить на работу, обронив «Здравствуйте!», просто пробегали мимо. Как не замечать их озабоченные, уставшие уже с утра лица и не жалеть их.
Сегодня она представила себе это так: ей необходимо добыть для соседей по планете кислорода. Поскольку ну какой на земле кислород при таких темпах прогресса. Вот уже наступило время, когда людям подают его в порядке очереди через аппараты ИВЛ. А совсем скоро… Да что там говорить!.. Лучше – молчать.
Дело в том, что Эрика обладала способностью видеть сразу все – все недобрые примести в том, что казалось большинству людей добрым.
Она училась отделять эти примеси так искусно и тщательно, как отделяет от земли, грязи и пыли крупицы золота ювелир. Эрика знала – этот процесс начинается с себя.
Она была как легкая пустая лодочка, скользящая по необозримым волнам пространства, которое ей воображалось. Давно уже оторвалась она от берега, а разного рода бури вынудили отправить за борт все лишнее.
Но лишнее то и дело пыталась запрыгнуть в ее сознание, и нередко ему это удавалось. И если бы гибкий кондуктор ее воли тот час не выпроваживал бы за борт непрошеных пассажиров, никакого плавания бы не случалось.
А отправляться в такое плавание Эрика старалась ежедневно с самого утра.
Сегодня лишнее пыталось выдать себя за зеркало, в котором преувеличивалось ее, Эрики, уродство, так свойственное и другим двуногим. Оно показывало ленцу во взгляде, сухость и холод. Из коих можно бы было, на первый взгляд, вывести следствие о нежелательности и даже совершенной бесполезности ее молитвенных усилий.
Но Эрика уже знала – это всего лишь инерция тела. Птица ее души скоро пробудится и вспыхнет, вкусив хлеба с небес, мягким, нежным как елей, добрым, кротким огнем.
А молитва – когда бессловесная, когда полная стройных мыслей и слов, а когда и просто музыка, музыка кругом, которая звенит тонким дождем и умывает округу – так и приподнимет ее на некую неотмирную высоту.
Эта высота представлялась ей не Элеонской горой – эта ассоциация была бы слишком нескромной – а Мамаевым Курганом, на котором она вела свою собственную Сталинградскую битву. Она – и множество других знакомых и незнакомых ей людей, жителей Божьего града, которые тоже вели вчера и сегодня и во веки веков некую великую Битву с князем сего мира. И тоже, конечно же, начинали с себя. Безжалостно стреляя в собственную гордость.
