- Твоя дочь дефективная, и ни о
каком поступлении в Академию не может идти речи! – вынесла вердикт
громогласная госпожа Корнелия. Женщина, чье негласное одобрение
пытались заслужить все семьи, в которых рождались девочки с магией.
По сравнению с городскими оценщиками, она брала за «честную» оценку
совсем немного – у кого порося, у кого несколько золотых, а у кого
услугу, но какова цена той услуги будет – ясно дело, никто не
знал.
Я стояла, шаркая лаптем и сминая
руками подол платья, что едва прикрывал коленки – срам не иначе, но
носить-то нечего. Вот и носила сестринскую одежду, Изольда ведь
замуж собралась, а платья ей должны вот-вот сменить. Правда, если
меня не удастся сдать за сходную цену, то не видать сеструхе новой
одежки. Не видать.
Почесав переносицу, подняла взгляд
на женщину, в который раз восторгаясь ее объемами – большая, в
обхвате, пожалуй, не меньше трех меня! Сразу видно, в еде она себе
не отказывает, да и посты вряд ли блюдет. А одежда ее была из
тканей, что доставлялись из городов с обозами – блестящая, манящая
погладить. И каждый раз, протянув руки к ней, я получала розгами –
негоже парчу марать.
Вот и сейчас, спрятав ладошки, от
греха так сказать, наблюдала, как солнечные лучи играли на
платье.
- Ну чего смотришь так, дефективная?
– усмехнулась она. – Нравлюсь? – дождавшись моего кивка, она
продолжила: - Вот и мне нравится!
Она повернулась к зеркалу, взбила
парик рыжего конского волоса и вновь повернулась к тяте,
вопросительно приподнимая бровь. Тоже рыжую.
- Ну как … что же делать мне,
госпожа? – тятя прокашлялся и подал голос.
- Ох и не знаю, много за нее не
дадут, - пройдя вокруг меня, задумчиво она произнесла. – Но немного
магии есть…
Тятя засиял, но сразу же был
остановлен:
- Либо в посудомойки пойдет, либо
постельной грелкой. Сколько годков?
- Так молодка она еще для грелки то,
- поканючил в ответ. То-то и понятно, за постельные грелки много не
дают. Как и за посудомойки, впрочем.
- Ох, Степаныч, я ж уж в долг с
тобой работаю!
- Матушка Корнелия, смилуйся,
младшенькую замуж выдаю, приданое собрать надо…
- А старшую, значит, в откуп, -
понятливо кивнула тетка. – Не жалко?
Тятя брезгливо сморщился и ответил,
словно сплюнул:
- Не пропадет! Хоть пользу
принесет.
- Всё злость носишь под сердцем…
Тятя стоял угрюмо, не смея перечить,
иначе ведь ничего не получит.
- Оставляй девчонку здесь, ее завтра
заберут, - и, не давая себя перебить, Корнелия сразу же ответила: -
Деньги завтра и получишь. Я вперед не плачу!
- А как же я…?
- Много не жди, даст Единый,
пристрою в обслугу при Академии.
Тятя выходил, спиной пятясь, и
согнувшись в поклоне.
Вновь почесав переносицу, перевела
взгляд на госпожу Корнелию, и едва хлопнула дверь, спросила:
- А меня, правда, того… в
Академию?
- Тебя?! – воскликнула и
расхохоталась женина. – Ой, уморила, деточка! Тебя и в Академию…
Даст Единый, тарелки там мыть будешь! Но смотри, не посрами меня
завтра! А сейчас ступай в сарай, там лохань, искупаешься и там же,
на тюках, спать ложись. Я по зорьке подниму.
Склонившись в легком поклоне,
выскочила в коридор, а затем по памяти прошмыгнула в сени, и, не
обращая внимания на слуг и обстановку, оказалась позади дома, возле
сарая. Тихонько толкнув калитку, зашла в полумрак – в нос ударил
запах скошенного сена, собак и лошадей. У самой стенки стояла
большая лохань, накрытая холщовой тканью, и чуть дальше колодец.
Вот уж, что считалось настоящим богатством – собственная вода! В
нашем селении двадцать дворов, и всего четыре колодца! А тут свой
собственный…
Не много удовольствия купаться в
ледяной колодезной воде, когда каждую косточку сводит и скручивает,
словно зерно на мукомольне, но чистоту я ценила всегда и потому,
каждый день до петухов, бегала к дальней речке. Натерев кожу до
скрежета и покраснения, постирала нехитрое платье сестры и
развесила тут же. Укутавшись в стянутую с лохани ткань, соорудила
себе лежанку из соломы и сена, и, наконец, смогла выдохнуть.
