Посвящается Владимиру и Ирине.
Свечой сгоревшей для меня была любовь, и ненависть.
К отчаянью вели дороги бесконечной суеты.
Я шла по ним, но вырваться душе не раз хотелось
Нетленным мотыльком, взлетающим на свет из темноты.
* * *
– Добрый вечер!
Дверь за спиной бесшумно закрылась – мягко щёлкнул капкан. В полутьме, в кресле, сидел мужчина. Комната – что-то около пятидесяти квадратных метров, шкаф с книгами, письменный стол, кушетка. Два кресла. Запах свежесваренного эспрессо. Ощущение будто бы спрятался в тёмной, тёплой кладовой.
– Присаживайтесь. Жду вас. Мы много общались в скайпе. Встречу в моём кабинете, как правило, назначают когда действительно есть что сказать.
Валерия села на край кресла, щёлкнув металлической застёжкой сумочки. Она молчала, отводя взгляд, пряча от себя диагноз собственной слабости. Собственного поражения.
Мужчина участливо продолжил:
– Вы курите? Пожалуйста, курите…
Она, естественно, уловила нотки фальши в жалостливом приглашении к беседе, но это не вызвало никаких эмоций. Всё перекрыла смесь усталости и безразличия. Дым потёк по комнате.
– Итак, – собеседник предпринял попытку выудить её из вакуума отчуждённости, – расскажите мне всё ещё раз, всё что тревожит вас. Это легко! Говорите, просто говорите…
Он понимал: вместить в часовой сеанс целую жизнь невозможно. Но нужно было с чего-то начать. Перед ним сидела женщина пятидесяти лет – элегантная, подтянутая, роскошная. Он видел перед собой тлен увядающей бесцветной красоты засохшей, рассыпающейся в труху бабочки. Неуверенно и несмело, будто ступая по ломкому льду, Валерия сделала шаг:
– Знаете, мой муж деятель искусства…
Мужчина в кресле с почтением кивнул:
– Ваш муж – гений.
– Мне всегда казалось, что в нашей жизни я всё контролирую. Но что-то пошло не так. Между нами не было ни конфликтов, ни ссор, у нас ничего не случилось. Он просто перестал меня слышать.
– Ранее вы говорили, что он стал жить отдельно?
– Да, он ушёл.
– Стало быть, он перестал делать то, что вы от него хотите?
Валерия замолчала и опустила взгляд на руки собеседника.
В своём деле он был одним из лучших и сейчас его вкрадчивый и приглушённый голос звучал в унисон её мыслям. В который раз он бегло интересовался графиком её работы, качеством сна и режимом питания. Он убаюкивал десятками односложных ответов и, наконец, тасуя колоду предсказуемых фраз, выбросил перед нею тот самый, ключевой, козырный вопрос:
– Попробуйте вспомнить, в какой момент, впервые, вы ощутили внутренний протест?
Валерия вздрогнула. Едва выстроив ход следующих ответов, она будто запнулась о маленький острый камень. Ведь, знала, что в этот раз речь пойдёт не о французских бланманже, и непременно собеседник, бегло прощупав поверхность, ухватит и станет тащить застрявший, наболевший сгусток. Но это и было нужно.
Валерия прикрыла глаза:
– Кажется, я отлично помню тот день. Это было первое лето в нашем доме. Раннее лето, июнь. После дождя… Я сидела за роялем в гостинной и что-то наигрывала. Что-то из Дебюсси, прелюдии… Пыталась погрузиться в них, поймать ритмический рисунок, и вдруг поняла, что абсолютно не слышу музыку! Её заглушали десятки навязчивых посторонних звуков: детский смех, какой-то спор, лай собак на улице, быстрые шаги по лестнице, вот кто-то мешает ложечкой чай, вот фантик от конфеты шуршит, вот вдруг разбивается чашка, вот дверь захлопнулась и сигналит машина… Меня словно не было! Я прикасалась к клавишам, я играла форте, фортиссимо! Но музыки не было. Я словно утратила способность слышать её.
Он слушал, кивал, и предвкушал ежевечернюю дозу виски на сон.
От сигаретного дыма не осталось следа. Выполняющий процедуру, бесстрастный специалист продолжал прощупывать подушечками пальцев подкожную гематому:
