Год 1123 от сошествия яркого пламени
– Как там перепёлки, милочка? Королева голодна и желает поскорее пообедать, – сказала старшая придворная дама, неодобрительно разглядывая рыжую взлохмаченную шевелюру девицы, суетившейся возле жаровни.
– Скоро будут готовы, миледи Бертрис! – бодро отозвалась Эмер, делая вид, что не заметила высокомерного тона.
– Поторопитесь, мы уже преломили хлеб и ждём мясо, – велела леди Бертрис, удаляясь подальше от пышущей жаром походной кухни.
Подбросив на угли несколько веточек розмарина, Эмер прикрыла макушку ладонью, пытаясь хоть так защититься от палящего полуденного солнца, и с завистью посмотрела в сторону большого дерева, в чьей тени расположилась её величество королева Элеонора с ближними. Королева восседала на резном креслице, а придворные девицы и дамы сидели вокруг на шелковых подушках, брошенных прямо на траву.
Её величество желала видеть вокруг только смазливые мордашки, а мордашка Эмер на смазливую в королевских глазах не потянула. И рот широк, и глаза недостаточно большие, и нос вздёрнут совершенно неприлично. Сама Эмер была убеждена, что дело тут не в глазах и не в носе. Просто она оказалась слишком высокой, чтобы гармонично влиться в королевскую свиту. Все придворные дамы были на полголовы ниже королевы – словно гвоздики, аккуратно пристукнутые молотком, а Эмер возвышалась над этими гвоздиками, да и над самой королевой в придачу.
Скорее всего, её величество вообще отправило бы долговязую девицу куда подальше, но королева приняла обязательство устроить брак Эмер из Роренброка, поскольку была её восприемницей от купели. А слово королева не нарушала ни разу, это все знали. Хотя лучше бы и нарушила.
Эмер подбросила ещё несколько веточек на угли и передвинула сковородку к краю жаровни. Перепёлки уже приготовились, сейчас надо было довести их до ума и не пересушить.
Конечно, с этой работой лучше бы справился бы повар или последний из поварят, но королева вполне определенно сказала, что желает перепёлок, приготовленных руками девицы Роренброк. Совершенно непрозрачный повод удалить прочь и не обидеть. Но Эмер всё равно обиделась. Её пребывание в столице оказалось совсем не таким, как она рисовала в мечтах, отправляясь из родового замка в Тансталлу.
Во-первых, жить пришлось в комнате, где кроме неё обитали шесть дев разного возраста, начиная от четырнадцати лет, заканчивая тридцатью (причем, возраст весьма неумело скрывался). Во-вторых, помыться было решительно негде. Баня полагалась раз в неделю, а набегавшись за день по поручениям королевы и старших придворных, Эмер только и мечтала, что о горячей ванне (с тем же самым розмарином). Увы, ванны девицам на побегушках не полагалось. В-третьих, её соседкой по постели (да-да, и постель здесь полагалась одна на двоих) оказалась препротивнейшая девица Острюд, заносчивая донельзя.
Эмер готова была поклясться, что ночью Острюд из подлости стягивала одеяло на себя и больно толкалась острыми локотками. Она вся была какая-то острая – начиная от имени, заканчивая носом – тонким и длинным, как у породистой собаки. Эмер невзлюбила её с первого взгляда, но при дворе выказывать неприязнь считалось признаком дурного воспитания. А хорошим тоном считалось сюсюкать и называть друг друга уменьшительными именами. Эмерочка – это впервые сказала именно Острюд, и Эмер убить её была готова. Острюд – ох уж эта остроносая мерзавка! – сразу угадала недовольство и теперь только так её и называла, заставляя Эмер кипеть от бессильной злобы.
– Перепёлки! – опять позвала леди Бертрис, и Эмер половчее перехватила сковородку через толстую тряпку.
За последние дни они с этой неуклюжей посудиной сроднились. Про себя Эмер называла её «двуручной сковородкой», за длинную рукоять – почти в два локтя. При желании можно вообразить, что это самонастоящий меч. Ах, меч…
