Ночь в Кандагаре была тихой. По-плохому. Как перед бурей. В такие моменты я всегда вспоминал запах пороха и крови – он преследовал меня с тех пор, как я покинул армию и вернулся к дону Амати, получив весь нужный опыт об афганской земле и боевых действиях.
Мы стояли на окраине заброшенной фабрики, где, по нашим данным, находился склад оружия. Я знал каждого в своей команде лично: трое бывших наемников из Прибалтики, парень из Колумбии и один американец, которого я нанял за его репутацию в «грязных делах». Все они имели опыт, все были профессионалами.
Перед выдвижением я осмотрел свое оружие: старый, но надежный MP5K и пистолет Glock 19. Проверил обоймы, перчатки, нож. Привычка – она как шрам: никогда не заживет. Никто не говорил ни слова. Мы просто знали, что делать. Главное: войти без шума, не привлекая внимания.
Когда мы оказались внутри, что-то сразу показалось не так. Слишком тихо. Слишком чисто. Затем свет включился, и нас встретил град пуль. Один из моих людей упал первым, даже не успев вскинуть оружие.
Нас ждали.
Это мгновенно пронзило мой разум. Неужели кто-то предал дона?
– Отступаем! – тут же закричал я.
Но было уже поздно. Перестрелка превратилась в бойню. Я видел, как Колумбиец получил пулю в голову, когда пытался найти укрытие. Американец закричал, прижимая руку к животу, но его вопль оборвался через секунду: кто-то добил его выстрелом в затылок. Балтийцы держались дольше всех, но их тоже скосили очередью.
Я полз по полу, чувствуя, как горячая кровь стекает по шее. Пуля куда-то угодила, возможно, не одна, но я не мог понять место. Не чувствовал ничего. Опыт научил меня одному: если ты хочешь выжить, не думай о боли. Не думай о травмах. Думай о том, как выбраться. И я полз. Пока мог.
В темноте, среди хаоса, я использовал последний шанс. Граната, которую я метнул в сторону наших противников, дала мне несколько секунд. Этого хватило, чтобы прорваться к выходу.
За спиной остался ад: тела товарищей, предательство и кровь. Я выполз на холодный воздух, едва различая силуэты врагов вдалеке. Они решили, что я мертв. И это была моя единственная возможность спастись.
И это сработало.
Деметрио
Три месяца спустя
Сицилия встретила меня июньской жарой и соленым бризом, который я почти забыл за месяцы, проведенные в пыльных горах Афганистана. Но даже этот знакомый воздух казался теперь чужим, как будто между мной и островом выросла преграда, которую я не мог пересечь. Возможно, дело было во мне самом – в том, что я утратил там, среди хаоса и предательства.
Шея ныла, хотя врачи заверили, что ранение могло быть куда серьезнее. Пуля прошла вскользь, едва не задев артерию. «Тебе повезло», – повторяли они, пока я лежал в больнице, глядя в потолок и размышляя о том, что значит «повезти». У меня до сих пор остался шрам – белая полоска, как клеймо, на загорелой коже, которая будет напоминать о Кандагаре до конца моих дней. Но это было не единственным напоминанием. Внутри все еще жила пустота, та самая, что появилась после того, как я понял: нельзя доверять никому. Даже тем, кто стоит рядом с тобой в бою.
И это было хуже всего.
Я привык, что в армии много дерьма, но сослуживцы всегда прикрывали зад. Одно из того хорошего, что я вынес со службы, на которую пошел с подачи дома Амати.
Но в этот раз я совершил просчет.
На взлетной полосе частного аэродрома меня ждал «Мерседес» с затемненными стеклами. Машина была безупречной, как и все, что касалось семьи Амати. Дверь открылась, и из нее вышел сам дон. Высокий, подтянутый, с сединой в волосах и взглядом, способным пробить любую броню. Он редко покидал свой особняк для таких встреч, но сегодня был здесь лично. Это могло значить только одно: он либо очень сильно нуждался во мне, либо собирался меня использовать. Либо все сразу.
