Все началось с пустяка: у Софии украли кошелек.
С тех пор произошло убийство, афера, погоня и пожар, ее дважды пытались убить.
Но что за число такое два? Бог любит троицу.
София стояла посреди ночной улицы. У нее мерзло лицо, мучительно болела лодыжка, подвернутая в неравной схватке. Кровь стучала в ушах, в висках, в груди, во всем онемевшем теле. Вокруг под свист и вой ветра танцевала снежная метель.
Целый город закрыт холодной тьмой, завален снегом. Каждый далекий звук – крик флюгера, хлопок ставен, скрип вывески – раздавался в ночном воздухе печальным предзнаменованием, от которого дрожала душа.
Нервы были напряжены до крайности. Вот уже в тенях мерещился лохматый, кривляющийся черт, который только ждет часа, как выпрыгнуть и унести ее…
Ах, только бы это оказался черт! С ним хоть договориться можно. Кузнец Вакула договорился, и она сможет. Уж лучше попасть на зубок к нечистому, чем к тем, кого София дожидалась в полуночный час. Эти отчаянные головорезы уже убивали и готовы убить снова за те два свертка, которые она держала в руках…
Жутко давило под сердцем.
В свете далекого фонаря вынырнула одинокая фигура и опять исчезла во мраке.
София напряглась, как перед прыжком в пропасть.
Давно пора.
Часть I. Как София породнилась с великими
Три дня назад
На черной двери крупно, белыми буквами, значилось: «Фотографiя В. Ф. Бражниковъ».
А ниже, мелко, черными буквами по белому листу: «Колокольчикъ сломанъ. Стучите!»
София стушевалась повелительного тона записки и постучала тихонько. Из квартиры зашуршало домашними туфлями, свистнула дверь от сквозняка и скрипнул паркет, но никто не открыл.
Всякий воспитанный человек мучается от своей деликатности. Перед глазами Софии вдруг вырос образ ее гувернантки – личности, напрочь лишенной этого свойства. Бум! Бум! Бум! Грохотал ее кулак о двери в детскую. Хлипкие баррикады из стульев сотрясались от ударов, а люстра звенела, когда в комнату врывался низкий голос: «Ну! Что вы там затеяли? Сейчас Прохора позову, дверь выломаю! А?!».
Звали гувернантку Анна Генриховна, а за глаза – немецкий черт. Такой попробуй не открой! Замучаешься, кости собирая.
София застучала усерднее.
Дверь притворилась на ширину железной цепочки. Из проема выглянула встревоженная барышня с заостренным личиком и носом-пуговкой. Голодно и тоскливо смотрели ее большие глаза, каждый размером с серебряный пятак.
– Я к Василию Феодосьевичу.
– Федосеевичу. Не принимают.
– Да как же так? Я от Оли Кудрявцевой. Она вчера сюда приходила к шести часам, договориться за меня. Вот и я тоже пришла. Фотографироваться.
– До полудня у нас закрыто, – барышня попыталась закрыть дверь, но София уже втиснулась в проем. – Василий Федосеевич отдыхает. А после – милости просим.
– Ничего не понимаю! Мне Оля сказала ровно в девять, – София достала из кармана сложенный листок бумаги. – Вот, у меня от нее рекомендация есть, возьмите…
– Барышня, сегодня заговенье1. Кто будет с утра трудиться? Вы, видно, что-то перепутали.
– Как я могла перепутать!.. Послушайте, это очень срочно и мне очень надо.
– Сожалею, – туфля девушки медленно, но решительно оттесняла из дверного проема сапожок Софии. – Приходите позже.
– Ай!.. Пустите ногу!
– Лизавета! – окликнул за дверью мужской голос и вновь послышалось шарканье домашних туфель. – Откуда такой ужасный шум? Это становится невыносимо! Ты не сказала, что я не принимаю?
Лизавета – так, видимо, звали барышню – сверкнула на Софию взглядом, полным горячего упрека, и прибавила почти умоляюще:
– Уходите, прошу вас! Если вы продолжите шуметь, он рассердится.
В глазах барышни сгустился такой ужас, что София смутилась. Наверное, от гнева Василия Федосеевича и вправду должно произойти что-то страшное. Схватит треногу и начнет буянить. Или со злобы съест последние блины перед постом, и этой бедной Лизавете ничего не останется.
