Потерянный мальчишка. Подлинная история капитана Крюка

Иногда мне снилась кровь. Кровь на моих руках и пустые глаза на белом с серым лице. Это была не моя кровь и не кровь, которую я пролил – хотя вот этого-то было предостаточно. Это была ее кровь, а я не знал, кто она такая.

Глаза у нее были мертвые и голубые, а руки раскинуты, словно она тянулась ко мне перед тем, как ее шею вот так взрезали. Я не знал, почему. Я даже толком не знал, было ли это сном или чем-то, что случилось в Другом Месте – до того, как я сбежал с Питером.

Если та девушка была на самом деле, то это должно было случиться именно там, потому что на острове не было никаких девушек, кроме русалок, а они не в счет, потому что наполовину рыбы.

И все-таки каждую ночь мне снился серебристый высверк и красный поток, и иногда это вырывало меня из сна, а иногда – нет. В ту ночь сон мне приснился как обычно, но разбудило меня что-то другое.

Я услышал звук: звук, который мог быть плачем или стоном – или криком птицы в ночном лесу. Трудно определить, когда услышал что-то во время сна. Шум вроде бы принесся с далекой горы.

Мне было не жалко уйти из того сна. Сколько бы Питер ни говорил мне, чтобы я его забыл, мой разум снова и снова возвращался к одному и тому же месту: месту, где она была мертва, а ее глаза чего-то от меня требовали – хоть я и не знал, чего именно.

Я проснулся сразу же, как и обычно, ведь если в лесу ты не спишь очень чутко, то, открыв глаза, можешь обнаружить, что нечто острозубое отгрызает у тебя ноги. Наше дерево было спрятано и защищено, но это не означало, что опасности нет. На острове опасность была всегда.

Кучи спящих мальчиков жались под звериными шкурами на земляном полу. Лунный свет просачивался сквозь дырки, которые мы прорезали в стенках дупла: это сделали мы с Питером, уже давно. Снаружи доносилось непрерывное жужжание: гуденье Многоглазов с прерий доносилось к нам через лес.

– Это просто Чарли, – равнодушно сообщил Питер сверху.

Он свернулся в одной из дыр, расслабленно и беззаботно, и смотрел поверх леса. В руках у него был кусок дерева и ножик, которым он его резал. Лезвие сверкало в лунном свете, танцуя по поверхности дерева. В этом свете кожа у него стала сплошным серебром, а глаза – двумя глубокими озерами темноты: он казался частью дерева, и луны, и ветра, который шелестел по высокой траве.

Питер мало спал – а если и засыпал, то совсем ненадолго. Он не желал тратить и кусочка своей жизни на дремоту, пусть его жизнь и так уже была гораздо длиннее, чем обычно – и ему противно было то, как сдаемся мы все, падая, словно кусачие мухи в летнюю жару, когда он подбивает нас еще на одну игру.