Таня
Настоящее время
– М-можно я тебя п-поцелую?
За окном бушует апрель. Лопаются
почки, вовсю цветут абрикосы, зеленеет трава. Весна нынче запоздала
даже в нашем приморском городке, но её дыхание не спутать ни с
чем.
Сегодня особенный день. Мне
девятнадцать. И, может, поэтому Саша Ландау стоит передо мной с
букетом цветов и робко просит то, о чём нормальные современные
парни не спрашивают, а берут своё, не боясь получить отказ или
пощёчину. Немодно нынче слыть недотрогой.
Саша Ландау в каноны раскрепощённой
молодёжи не вписывался. Он был всем хорош: симпатичный, высокий,
воспитанный. «Из очень хорошей семьи», – зудела мама, намекая, что
стоит присмотреться. И я присматривалась.
У Саши один недостаток – он
заикается. В обычной жизни – слегка заметно: растягивает звуки, что
придаёт его речи определённый шарм. У него красивый бархатный
голос.
К необычным интонациям хочется
прислушиваться. Они ласкают мой тонкий музыкальный слух, а это
милое несовершенство делает Сашу если не ближе, то почти своим,
домашним, привычным, как удобные пушистые тапочки, которые я ношу
не задумываясь.
Но когда он волнуется, как сейчас,
то заикание выпячивается слишком явно. Это не отталкивает. Это
делает Сашу неимоверно милым и трогательным.
– Конечно, можно, – улыбаюсь ему
широко, от всей души, но когда он тянется ко мне красивыми губами,
от которых обычных девочек кидает в дрожь, я ловко уворачиваюсь и
подставляю щёку.
Возможно, я его обижаю, но Саша –
мальчик воспитанный, вида не показывает. Послушно касается губами
моей щеки. Но касается так, что невольно внутри рождается трепет.
О, да, я всё же живая. И эта реакция на лёгкое касание удивляет
меня очень сильно.
– П-поздравляю с днём ррождения, –
бормочет он почти интимно. Его лицо слишком близко к моему, дыхание
шевелит волосы на виске, но больших вольностей он себе не
позволяет. Ни касаний, ни горячих объятий.
Саше двадцать пять. Он уже окончил
университет и пошёл по стопам отца. У них – семейная профессия.
Собственное дело – адвокатская контора Ландау и сын. Вывеску можно
не менять веками, потому что из поколения в поколение у Ландау
обязательно рождаются сыновья, которые покорно (а может, и с
удовольствием) несут адвокатский крест.
Саша не исключение. Он пока ещё не
блестящий юрист, а так, начинающий, но, судя по всему, до признания
ему недолго «в девках гулять». С его умом, внешностью, харизмой
даже речевой недостаток не помешает взобраться повыше.
«Интересно, он девственник?» – ни с
того ни с сего рождается внутри меня вопрос, и я готова сама себя
покусать за подобные мысли. Ну какая мне разница? Как сказала бы
мама: приличные девушки о таком не думают.
Нет, у нас не девятнадцатый век, а
вполне себе двадцать первый, но в нашей семье, как и в многих
«приличных семьях с глубокими интеллигентными корнями», время
значения не имеет.
– Спасибо большое, – прижимаю я к
груди огромный букет традиционно тёмно-бордовых роз. Думаю, их
девятнадцать, по количеству прожитых мной лет. Боюсь, когда мне
исполнится пятьдесят, букет я не оторву от пола. Но что об этом
думать сейчас? Может, до пятидесяти я не доживу. А девятнадцать –
только раз в жизни.
Я застенчиво утыкаюсь носом в цветы,
делая вид, что тронута и польщена. На самом деле, так и есть, но я
бы солгала, если б сказала, что обожаю розы уныло-пенсионерского
цвета.
Интересно, он выбирал розы сам или
ему подсказала мама?..
– И ты даже не п-посмотришь подарок?
– Сашка улыбается так, что останавливается дыхание. Нет, он всё же
хорош, чертяка, и, думаю, знает всё о своём обаянии, магнетизме,
что прёт из него, как хорошее дрожжевое тесто, не желающее
оставаться в рамках одной унылой кастрюли.
