Денисов проснулся и сразу посмотрел на раскладное кресло, на которое вчера уложили спать найдёныша. Кресло было сложено, из кухни пробивались приглушённые звуки: невнятное бормотание телевизора, шум воды, звякала посуда. Ноздри Денисова вздрогнули, он сглотнул слюну, улыбнулся: «Мария… успела пожарить обещанные мои любимые пирожки с картошечкой и луком.
Когда после молитвы он вошёл в кухню, Мария стояла лицом к окну, плечи её вздрагивали. Она резко повернулась к нему с глазами полными слёз.
– Игорь, Игорь, Игорь, – сквозь слёзы, простирая к нему руки, произнесла она.
– Ну, что, что, лапушка? Что случилось, красавица моя? Не плачь, пожалуйста, прошу тебя, – бросился он к ней и растеряно прижал к себе.
Она уткнулась в его плечо, безвольно опустив руки, вздрагивая всем телом. Он гладил её по спине, по волосам, целовал, проговаривая шёпотом нежные слова, жалость, страдание и любовь заливали его загорчившее сердце.
Мария отодвинулась. Вытирая покрасневшие глаза передником, улыбнулась жалкой, потерянной улыбкой.
– Это всё найдёныш, Игорь. Он так похож на нашего Егора, когда тот был маленьким. Я проснулась, гляжу, он лежит на бочочке с открытыми глазами. Улыбается: «Доброе утро, тётя Мария». Знаешь, в этот миг, как никогда, я прочувствовала слова Достоевского о слезинке ребёнка, а в комнате так светло стало от улыбки этого махонького солнышка! Мы пошли с ним на кухню. Я его кормила. Он так красиво ест! Ручонки хрупкие, тоненькие, голубенькие ручейки вен просвечиваются. Боже, Боже мой, как он мог оказаться на улице ночью один? Пыталась поговорить с ним о его семье, подъезжала аккуратно, но он замыкался. Родители, наверное, сейчас в шоке.
Денисов усадил её на стул, сел напротив неё. Она нервно смахнула со стола несуществующие крошки.
– Потом мы ходили к Егору. Я хотела их познакомить. Сынуленька не спал. Малыш замер, а потом неслышными шагами, будто по воздуху, подошёл к кровати и сел рядом на стул…
Тут Мария чуть не разрыдалась.
– Ну, Маша, Машута, Машенька, пожалуйста, не надо, не надо – пробормотал Денисов, беря её руки в свои.
Она, всхлипнув, продолжила:
– Мальчик подложил свою ладошку под ладонь Егора, а другой рукой нежно гладил руку нашего сынули. Боже мой, Боже мой… я не могу передать тебе какое у мальчика в этот момент было серьёзное и сосредоточенное лицо, словно он совершал какое-то очень важное магическое действо, требующее от него полной душевной концентрации! Я стояла, остолбенев, мне чудилось, что лицо малыша излучает слабое свечение, а из него что-то животворное перетекает в нашего сына. Это было похоже на переливание крови: бледные щёки нашего сынули порозовели, он улыбался! А мальчик… он совершал какое-то таинство, выполнял одному ему понятную миссию, уловив своим чутким маленьким сердечком страдание другого. Ох, чует моё сердце, что воробушку этому уже довелось хлебнуть горюшка в своей только начавшейся жизни. Ты замечал, Игорь, какое выражение нежности и умиления сквозит в лицах малышей, когда они подбегают на улице к какому-нибудь щенку или котёнку, и как они его нежно начинают гладить, пришёптывать ласковые слова? Егорушка наш, когда ему было лет пять, ко мне птицей подлетал, если я причиняла себе нечаянно какую-нибудь боль. Помню, я руку кипятком нечаянно ошпарила и закричала от боли. Он ко мне бросился в глазах слезы, страдание, страх, нежность. Обхватил меня ручонками, плачет, всё в глаза мне заглядывает: тебе больно, мамочка, больно? Ну, скажи мне, Игорь, все ли чувствуют боль близких так, как её чувствуют любящие маленькие дети?
– Люди, как деревья. В детстве и юности душевная кожа-кора у них нежная, тонкая чувствительная, остро воспринимает боль свою и чужую. Со временем «кора» грубеет, покрывается шрамами, коростами, утолщается. Невзгоды, страдания, ветры и морозы жизни делают её нечувствительной к страданиям окружающих, – ответил Денисов.
