Мы заключенные. На самом деле мы дети заключенных, но разница небольшая, потому что мы живем в тюрьме, выхода из которой нет, – вокруг космос. Это космический корабль, летящий на планету-тюрьму, так нам говорят, но когда он прилетит, просто неизвестно. Мы рождаемся в неволе и родивших нас не видим никогда, о них можно только гадать. Иногда удается увидеть казнь – старшего или старшую выкидывают в космос, показывая нам, что выхода нет.
Едва открыв глаза, мы видим Хи-аш, что становится нам мамой. Она заботится, кормит, учит говорить и читать. Еще чему-нибудь учит, если повезет, но вся наша жизнь – маленькое пространство, ограниченное решетками. Затем ей приходит время цикла размножения, и она исчезает навсегда. Как происходит размножение, мы тоже знаем… Самку и самца запирают в железном кубе на три смены еды. И если они не размножаются там, то становится очень больно. Зачем нужно нас размножать, я не понимаю, и моя Хи-аш тоже не понимала. Но лишние вопросы я задавать не спешу – в лучшем случае сделают больно.
Вчера забрали мою Хи-аш. И я, и сестра по клетке не хотели ее отдавать злым тюремщикам, поэтому сегодня я могу только лежать, даже скулить сил нет, а моя сестра по клетке навеки исчезла. Тюремщики настолько страшные, что у меня даже слов нет, чтобы их описать. Страшнее их нет ничего.
– Завтра ты станешь Хи-аш, – слышу я равнодушный голос, за которым легко может последовать раздирающая внутренности боль, но сейчас отчего-то не следует.
Едва придя в себя от внезапно обуявшего меня при звуках этого голоса ужаса, я ползу к питальнику – это две свисающие штуки, их нужно сосать, чтобы получить жидкую пищу или воду. Завтра мне принесут маленьких – одного или двух, обычно самок, потому что куда деваются самцы, я не знаю. Они вырастут до моих теперешних размеров, а потом я исчезну из их жизни. Наверное, мою Хи-аш увели на размножение, за которым совершенно точно следует космос.
Я тихо напеваю песенку, которую пела моя Хи-аш, оплакивая ее. Ведь она была всем в моей ставшей такой пустой и холодной жизни. Даже имя она дала мне – Ша-а… Но теперь ее больше не будет, а я стану заботиться о маленьких, пока не настанет последний миг, полный боли и холода. Мне не страшно уже, ведь я смирилась: все так живут, кроме надзирателей, но они просто жуткие по сути своей, поэтому я безучастно жду.
Проходят миги тишины, и вот из соседних рядов слышится плач, затем громкий крик, и приходят они – надзиратели. Мне хочется спрятаться, исчезнуть, но это невозможно – некуда здесь исчезать, поэтому надо принять свою судьбу. Но сегодня, кажется, не по мою душу, хотя кто-то и пострадает, они иначе не умеют.
Заняться здесь особо нечем, но у меня есть камешки и палочки, которыми меня Хи-аш считать учила, а еще можно почитать оставшееся от нее письмо. Она знала, что так однажды случится, и написала мне письмо, которое почему-то не забирают надзиратели. Они сами приносят стило и дощечки, чтобы на них писать. Зачем-то им нужно, чтобы мы умели читать и писать, я, правда, не задумываюсь о том, зачем. Какая разница?
Моя Хи-аш не знала, почему мы здесь и в чем провинились, потому что за столько поколений всё уже забылось, и только надзиратели остаются прежними, хотя я не понимаю, как им это удается. Наверное, они действительно бессмертные. Но думать об этом мне не хочется, мне спрятаться хочется, чтобы не ожидать каждую минуту боли, но это невозможно. Хи-аш говорила, в давние времена были бунты, но о тех временах даже не осталось памяти. И вот от нее самой у меня остались только две дощечки с написанным ее рукой письмом.
Тихо всхлипнув, чтобы не накликать, я вчитываюсь, узнавая руку той, кого больше никогда не увижу…
