Будущий писатель и натуралист Уильям Генри Хадсон родился в 1841 году, когда королева Виктория только заняла престол Британской Империи и еще никто не знал, что она – эпоха; а щеглы в каждом графстве водились в огромном изобилии, и трудно было представить, что позже, чтобы реанимировать их уже подзабытое пение, понадобится помощь орнитолога Генри Хадсона. Хадсон родился в Аргентине, на просторах великой равнины Пампы (сегодня это сердце страны, но в те времена – крайний юг молодой республики, едва обратившей свой взор к холодным просторам Патагонии), в семье американских поселенцев англо-ирландского происхождения, так что траекторию его переезда в Англию в 1874 году можно рассматривать как гипотенузу, завершившую межатлантический треугольник сложной семейной истории.
Детство, отрочество, юность и университеты будущего натуралиста прошли вдали от большинства институтов цивилизации. «…Благосклонная судьба обнесла меня школой, так что мне некуда было плестись, и скучными учебниками, так что мне не над чем было корпеть», – вспоминает Хадсон; зато были идеально инкорпорированы в практически нетронутую природу степи и богатство ее животного мира. Как и многие герои его книг, практически лишенный отвлекающего общества людей, хотя и будучи четвертым ребенком в семье, Энрике Гильермо Худсон (имя маленького болезненного мальчика звучало именно так) обратил все силы своего пытливого ума на живую природу, самой разнообразной, яркой и динамичной частью которой в степи являются птицы. Будущий натуралист быстро понял, что клетки – это пыточные в миниатюре и, вооружившись обретенным знанием, на всю жизнь стал благоговейным созерцателем природы. В семнадцать лет в руки Хадсона попадает «Естественная история Селборна» пера английского священника и натуралиста Гилберта Уайта, которая перевернула сознание юноши, сделав его увлеченным краеведом. В следующем году Хадсон читает горячую, только из типографии, книгу Чарльза Дарвина «Происхождение видов», и это знакомство окончательно направляет его на научную стезю.
Однако поначалу наука оборачивается к молодому орнитологу своей теневой стороной: всю вторую половину 60-х – начало 70-х Хадсон зарабатывает на жизнь промыслом чучел птиц для Смитсоновского института (США), Музея естественной истории Буэнос-Айреса, которым руководил знаменитый Герман Бурмейстер, а также Лондонского зоологического общества. Спустя полвека в книге «Птицы и человек» Хадсон напишет: «И даже лучший образчик работы таксидермиста, даже самый „живой“ предмет его мерзкого искусства, способен вызывать лишь изжогу и отвращение». Научная звезда молодого Хадсона показалась над горизонтом в 1870-м, когда в третьем из девяти писем орнитологическому обществу Буэнос-Айреса, опубликованных Филипом Склейтером, он поставил под сомнение утверждение самого Чарльза Дарвина, что дятел Colaptes campestris парадоксальным образом водится в Пампе, где нет ни единого дерева. В ответ Хадсон пишет, что деревья в Пампе всё же есть, а на тех участках, где их нет, дятел не встречается. Дарвин ответил, что действительно мог ошибиться, но там, где дятла наблюдал он, деревья не росли. Еще ярче звезда Хадсона засветилась в 1872 году, когда в его честь была названа описанная им птица семейства тиранновых – Cnipolegus hudsoni, название которой по-русски звучит как Гудзонов черный тиранн. Любопытно, что название птицы вошло в русский язык еще в те времена, когда фамилия Hudson транслитерировалась как Гудзон.
