Дорогие читатели! Публикую
ознакомительный фрагмент своей книги. Всего в ней 461 стр. При
достаточном интересе к тексту роман будет выложен полностью.
Глава первая
Солнце склонялось к западу. Медленно
погружаясь в раскаленный песок, оно постепенно теряло свою жгучую
силу, становилось похожим на стертую монету.
Золотые, оранжевые и красные тона
неба уступали место новым оттенкам, среди которых преобладали
холодные — зеленоватые, фиолетовые, серебристые. Неуклонно
наползавшие тени, подобно пеплу, постепенно гасили пламя этого
фантастического костра.
В пустыне ночь всегда наступает
внезапно, как потеря сознания. На какой-то миг горизонт заволокла
свинцовая завеса, и вот уже мрак раскинул над землей свое черное
покрывало.
Когда догоравший закат возвестил о
приближении темноты, Гамаль привязал к вкопанному в песок колышку
веревочную уздечку, прикрепленную к железному кольцу в правой
ноздре верблюда, соорудил перед шатром очаг из трех больших камней,
увенчал его охапкой саксаула, разжег огонь и стал ждать, пока жена
приготовит чай.
Халима управилась быстро, и вот он
уже сидел на корточках, потягивая горячую жидкость и неподвижно
глядя на тлеющие угли. Песок, воздух, ветер еще источали
нестерпимый жар, но Гамаль знал, что скоро зной уступит место
прохладе.
Небо сияло звездами. От горизонта до
зенита мерцали серебром мелкие светила, среди которых мелькали
крупные белые звезды и проносились ярко сверкающие метеориты, тогда
как пустыню окутала непроницаемая тьма.
Гамаль с детства знал поговорку «Дай
бедуину верблюда, седло, шатер, жену и детей, и он будет счастлив».
У него все это было, но он не чувствовал себя счастливым. Не
потому, что его шатер не покидала бедность и в последнее время дела
шли все хуже и хуже, а оттого что с некоторых пор над головами его
дочерей нависла опасность.
— Как думаешь, он снова
придет? — спросила жена и робко предложила: — А если отдать ему
верблюда? Может, он отстанет от нас?
Гамаль едва не поперхнулся чаем.
Верблюда! Только это животное позволяет человеку существовать в
пустыне, обеспечивая его молоком, мясом, шерстью, лекарством,
которое делают из верблюжьей мочи. Люди без преувеличения обязаны
верблюдам своей жизнью.
— Да ты что!
Халима заплакала, хотя в пустыне
даже такая влага, как слезы, считалась драгоценной.
— Я не могу допустить, чтобы он
надругался над одной из наших дочерей, а потом закопал ее в
песке!
Гамаль только вздохнул. Несколько
лет назад его жена, носившая имя кормилицы детей Пророка, родила
двух совершенно одинаковых девочек. Это считалось несчастливым
знаком. Согласно поверьям бедуинов, нельзя, чтобы один человек
отражался в другом, как в зеркале. Обычно близнецов или одного из
них убивали, но Халима, у которой до этого умерло несколько
младенцев, вымолила у соплеменников позволение сохранить детям
жизнь.
Девочек нарекли Анджум и Байсан, и
они росли на диво здоровыми и красивыми.
Над головой висела луна,
напоминающая то ли кусок раскаленного железа, то ли огромную каплю
крови.
«Красная луна! Дурной знак, дурной
знак!» — повторял про себя Гамаль.
Он верил в долю, назначенную свыше:
«И всякому человеку мы прикрепили птицу к его шее…»[1] Птицу
судьбы.
Гамаль знал, что от нее не уйти.
Судьба — не верблюд, ее не потянешь в нужную сторону. Но Халима
была не просто женщиной, а матерью, готовой хвататься за любую
надежду, даже если та похожа на чахлую травинку.
С некоторых пор старший сын шейха
Рахим повадился посещать шатер Гамаля под предлогом, что тот не
платит подати, и постоянно напоминал о том, как опрометчиво было
оставлять в живых близнецов, которые способны принести племени
несчастье.
— Твоя вина в том, что оазис совсем
обнищал! Ты должен отдать одну из дочерей! — твердил он, а когда
Гамаль беспомощно спрашивал, что сын шейха собирается с ней
сделать, нагло отвечал: — Неважно, что!
