(притча)
Очень давно, когда звёзды были большими, как яблоки, луна огромной, как арбуз, а птицы и звери, хотя и жили вместе с Адамом уже не в раю, но по ка ещё не успели разлюбить друг друга, – уже тогда поселились в их среде зависть и хвастовство.
И вот однажды рано утром, как это обычно водилось у
птиц, соловей начал воспевать восход солнца и стал заливаться такими трелями, такими сладостными и благозвучными переливами, что все звери и птицы плакали, вспоминая рай.
Одна только лягушка, имевшая в ту пору золочёную
расписную кожицу, не плакала. Она сидела на берегу водоёма и рассуждала, устремив взгляд свой на соловья: «Всем-то я хороша: есть у меня красивая бархатная кожица, золочённая, просто залюбуешься; и плаваю я умело, сноровисто, быстро. Вот только одного недостаёт мне – голоса такого, как у соловушки…»
А звери и птицы слушали песню-гимн утренней заре, и
слезы их текли ручейками. Сам человек сидел, обхватив голову руками, и тоже плакал.
Ох, и сладко пел соловей!
Лягушка продолжала рассуждать: «Угораздило же его
родиться с таким голосищем! А я только квакать-то и умею.
Вон как выводит… Ух! Все так и слушают, а на меня никто и краем глаза-то не взглянет! Ух, окаянный, как заливается!» И позавидовала она соловью.
Уж скоро солнышко выглянет, вот его алая кромка заблистала вдали над зелёными лесами.
Звонок воз дух, брызжет ярким соком восход. «Свет неизреченный…» – шепчут губы Адама, и по щекам его скатываются горячие капельки. Звери и птицы зовут солнце – единственное светило, которое осталось у них теперь… Соловей поднимает ноту всё выше, выше…
И вдруг… Обрывается песнь соловья: взгляд его случайно упал на лягушку – и он испугался её вида и охрип. Сейчас он поёт совсем не так, как пел раньше. Звери тоже все, когда увидели лягушку, отшатнулись в
страхе: совсем не узнать было прежнюю красавицу: так позавидовала она, что вся позеленела – даже до черноты. Куда подевалась прежняя золотистая, бархатная кожица? И в помине нет. Вместо неё скользкая, грубая кожурка. Тут и солнышко взошло, увидело, что его никто не встречает соловьиной песней, загрустило, затянулось, как одеялами, серыми тучами; и пошёл дождик.
Звери разбежались, птицы улетели, а человек срубил то дерево, на котором пел соловей, и сделал себе из него шалаш от всякой непогоды…
Лягушка же теперь всякий раз, когда начинает накрапывать дождь, вылезает из водоёма и сидит одна-одинёшенька под падающими сверху каплями, вспоминая, как когда-то она была раскрасавицей и как сладко когда-то пел на заре соловей…
(или лесная притча про то, как медвежонок спас лисёнка, а лисёнок спас медвежонка)
В лесу было душно и очень-очень жарко. Июльское
солнце висело над соснами и палило с такой силой, что само наверно мучилось от жары. Листочки повсюду съёжились, а травы поникли, сберегая драгоценную влагу. Звери попрятались во влажные норы, птицы смолкли, а червячки и букашечки поглубже влезли кто в норку, кто в гумус.
Лес замер и тихо переносил жару.
Только в медвежьей берлоге недовольно ворочался среди своих братишек Мишутка-неслух: «Хорошо им, червячкам – нырь и нету. А я ведь не козявка, я в щёлочку не залезу… Вот побегу на речку, искупаюсь!» «Нельзя, Мишутка, – говорят ему братишки-медвежата, – мама что наказывала, когда уходила: «Никому чтобы и лапы из берлоги не высовывать! А ты «на речку…»
– Ох, родные, невтерпёж, а в шубках наших тем па че… Побегу на прохладную речку! Ну, ведь не букашка я, никто меня не раздавит!
Сколько братишки Мишутку ни совестили, ничего не
