Все началось с того, что я умирала. Умирала в грязном бараке для военнопленных где-то на окраине Города, куда я попала чисто случайно, спасаясь от облавы немцев, которые в начале 1942 года сгребали всех подростков и молодых людей допризывного возраста с целью отправки их на работу в Третий Рейх. Естественно, мне не повезло. Я попалась. Нас, как скот, загрузили в грязные вагоны и повезли на запад. Несколько дней наш поезд медленно и уныло тащился по выжженной земле Украины, а потом, ночью, неожиданно сошел с рельсов в результате диверсии партизан. Отойдя от испуга, мальчишки и девчонки посмелее стали выпрыгивать из вагонов и бежать в лес. Я не успела опомниться, как какой-то подросток вытолкнул меня из вагона, потому что я оказалась на его пути, я кубарем полетела на насыпь, и благополучно покатилась вниз по первому снегу. Остановило меня, как можно догадаться, первое на моем пути дерево. Приложившись к нему головой, я моментально отключилась и очнулась только ранним утром, одна, в подлеске, когда поезда уже и помине не было. Правду говорят, что дуракам везет. В результате моего падения с поезда я отделалась только парой царапин, а провалявшись всю ночь на земле в осеннем лесу, я даже простуды не получила. Сначала я долго плутала по лесам и дорогам, потом, после того как медленно, но неотвратимо, стала наступать русская зима, холодная и беспощадная, мне волей-неволей пришлось перебраться ближе к городу. Здесь меня и свалила болезнь. Немцы, панически боявшиеся всякой заразы, свезли нас, бездомных, всех у кого обнаружились признаки недомогания, в огромный полуразрушенный барак на окраине Города, опасаясь того, что странная болезнь может оказаться заразной и привести к эпидемии среди населения.
Каким чудом мне удалось пережить зиму, я не знаю. Ранней весной, когда скупо засветило солнце, и в проталинах показалась яркая зелень первой весенней травы, я с тупым равнодушием поняла, что умираю. Воздух был напоен дикими ароматами весны, пьянящими запахами просыпающейся природы, в то время как я лежала в бараке на сырой, промерзшей от холодов земле, прижавшись к ней щекой, и у меня не было сил даже поднять головы, чтобы оглянуться кругом и увидеть последнюю на моем девятнадцатом году жизни весну. Рядом со мной стонали оставшиеся в живых, подобно мне, подростки, оплакивающие свою несчастную молодость, молча лежали, распространяя постепенно, по мере того, как оттаивали, нестерпимую вонь, трупы, но все что я могла делать, это только думать о том, что эта пытка скоро кончится, и я наконец умру.
И вот тогда в бараке смертников появились люди. Люди в белых халатах поверх мышиного цвета мундиров. Отдавал приказы офицер. Он единственный был в полной военной униформе, с погонами, отливающими серебром. Такого же цвета были его странные холодные глаза, которыми он по очереди оглядывал умирающих или корчившихся в агонии людей. По его приказу появились носилки. Тех, кто стонал или плакал, клали на носилки и уносили в машины, звук моторов которых слышался во дворе. Трупы тоже выносили и складывали штабелями во дворе, видимо, готовя к сожжению.
Проходя мимо, офицер случайно наступил каблуком своих подкованных яловых сапог мне на пальцы, и, почувствовав неладное, с тихим восклицанием отступил в сторону. Со смешанным видом брезгливости и недоверия он некоторое время разглядывал меня, а потом нагнулся ко мне и рукой в черной кожаной перчатке отвел пряди спутанных серых, потерявших цвет от грязи, волос с моего лица. Я открыла глаза и с тупым выражением уставилась на него. Офицер был относительно молод, на вид ему было лет тридцать, не больше. У него было типично немецкое лицо, со светлыми глазами и выражением неизмеримого высокомерия и самодовольства, присущего всем ограниченным военным, мнящим себя пупами мира. Но черты его лица были четкими и правильными, в глазах светился холодный ум, жестокий и беспощадный. Он рассматривал меня брезгливо и безразлично, как насекомое. Истинный ариец, по-видимому, был уязвлен. У меня тоже были светлые, серо-голубые глаза, белая, как у фарфоровой куклы кожа, и белокурые волнистые волосы, которые даже после двухмесячного пребывания в бараке смертников сохраняли местами свой светло-русый цвет. Поэтому он заинтересовался.
