Слова шута, приведенные в эпиграфе, не были пи шуткой, ни лукавством. Шут ко роля Лира и в самом деле не покинул своею господина, когда к нему пришла беда. Но, согласитесь, простаком его назвать трудно. Да и в глупости шута тоже не заподозришь, настолько очевидными оказываются его прозорливость и знание людей. «Простодушный», «дурачок» – не более чем маски, которыми прикрывались люди, избравшие для себя ремесло шута или назначенные исполнять эту роль. Маски эти настолько прочно вошли в шутовской обиход, что стали его неотъемлемым атрибутом. Об этом говорит про другого шекспировского шута – Виола, героиня комедии «Двенадцатая ночь, или Что угодно»:
«Он хорошо играет дурака.
Такую роль глупец не одолеет:
Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,
И разбираться в нравах и привычках,
И налету хватать, как дикий сокол,
Свою добычу. Нужно много сметки,
Чтобы искусством этим овладеть».
(Перевод Э. Линецкой.)
Если бы эти слова нуждались в подтверждении, то можно было бы привести мнение нашего непререкаемого авторитета Владимира Даля, писавшего в своем «Толковом словаре живот великорусского языка»: «Шут, шутиха – человек, промышляющий шутовством, шутками, остротами и дурачеством…; шут обычно прикидывается дурачком… и чудит, и острит под этой миной». «Пора шутов и шутих миновала, – пишет далее автор „Толкового словаря“, – но до этого века они находили приют у каждого вельможи».
К этой последней фразе Владимира Даля нам еще предстоит вернуться. Пока же следует отметить, что В. Даль раскрывает еще одно значение слова шут: паяц, клоун, потешник. У шу тов этой категории тоже есть свой «вельможа», свой повелитель: толпа. Толпа, собирающаяся повеселиться у балагана на ярмарочной площади. Среди шутов, развлекающих толпу, маски «простодушного», «дурачка» пользовались не меньшим успехом, чем среди шутов при дворах вельмож. Но здесь отношения «властелин и шут» носили другой характер. Балаганный паяц только развлекал. Шут при дворе тоже умел повеселить. Еще один из многочисленных шекспировских шутов – гамлетовский Йорик – сам не появляется в пьесе, на сцене извлекают из могилы лишь его череп. Но Гамлет хорошо помнит королевского скомороха: «Это был человек бесконечного остроумия, неистощимый на выдумки». «Где теперь твои каламбуры, твои смешные выходки, твои куплеты? – спрашивает принц, обращаясь к черепу шута. – Где взрывы заразительного веселья, когда со смеху покатывался весь стол?»
Однако придворный шут не только развлекал, его обязанности нередко выходили далеко за рамки остроумца и шутника. А порой весьма далеко. В королевских покоях среди слуг и лакеев всякого рода и звания, среди всевозможных дворецких и камергеров, фрейлин и камеристок шут стоял особняком. Зачастую alter ego своею властелина, порой его наперсник, соглядатай и сводник, шут мог позволить себе то, что никому другому не дозволялось.
О некоторых из них, оставивших свой след в истории, и пойдет речь.
Пожалуй, самое известное нашему современнику имя шута – Риголетто. И вот почему.
История сохранила для нас имена тех, кто вершил ее: королей и императоров, князей и герцогов, Собственно говоря, сама История – до того, как бородатые основоположники марксизма строго указали историкам на их легкомысленное преувеличение роли личности и историческом процессе, – писалась, главным образом, как деяния тех, кто был у руля власти. Даже если исторический труд назывался не «Жизнь двенадцати цезарей», как у Гая Светония, а «История франков», как у Григория Турского, – все равно такой трактат повествовал о цезарях, будь то цезари из династии меровингов, каролингов или какой-нибудь другой. Естественно, их имени вошли в учебники, энциклопедии и, следовательно, в нашу память.
