Минувший вечер и тихая летняя ночь прошли для "Биты", как в тумане. Его будоражила жажда деятельности, а врачи запретили ему вставать без крайней нужды с кровати. У него гудела голова и к горлу периодически подкатывала тошнота. Кроме того постоянно беспокоила боль в лодыжке, которая за прошедшее с аварии время стала только сильнее.
Вечером, когда на Пролетарский уже сгустились сумерки, Антона посетили его родители. Мать, беспрестанно плакала, и не смогла сказать чего-то внятного. Только причитала все время, что он чуть не оставил их. А отец был необыкновенно молчалив, рассеян и как будто смущен чем-то. В глубине души он винил в случившемся себя. Он твёрдо верил, что будь Антон за рулём – этого бы с ним не случилось… А он его родной отец лишил его мотоцикла и тем самым вынудил сесть к этому, как он его называл, "камикадзе".
Они принесли Антону больничные тапки, а также эмалированную миску с кружкой и кое-что из еды. Еда пришлась весьма кстати, так как вновь поступивших больных начинают кормить лишь с утра, а Антон успел к вечеру неслабо проголодаться. Он налегал на картофельное пюре, принесенное в большом термосе, под монотонные всхлипывания матери и вздохи отца. Родители сидели по обе стороны от него на скрипучей панцирной кровати и с сочувствием смотрели то на его забинтованную лодыжку, то на его перевязанную голову, то на сосредоточенное голодное лицо с набитыми едой щеками. Затем он вкратце рассказал подробности аварии, и подчеркнул, что вины Сергея в ней не было.
– Ну как не было, как не было? – закипятился отец, горячо жестикулируя руками, – такой опасный участок, а он несётся! Я всегда сбавляю скорость там, чтобы водители на перекрестке успели увидеть меня и среагировать. Там обзор закрыт, не видно ничего… Постоянно бьются на этом месте. А начинающему водителю и остановиться не грех. Пусть ты формально не прав. Пусть сигналят, крутят пальцем у виска, но ты сохранишь своё транспортное средство и здоровье. А может даже и жизнь… А так твой друг вроде и прав остался, но далеко ли он теперь уедет на своей правоте? Мотоцикл-то восстановит ему виновник?
– Не знаю, вряд ли… – сухо ответил Антон, стараясь не упоминать виновников.
– Вот то-то и оно, что вряд ли… Сам пострадал и тебя подставил под удар. Он-то вон дома, а ты тут лежишь весь перевязанный…
– Ему сейчас тоже не сладко, бать. Он мотоцикл разбил…
– Да что мотоцикл! – в сердцах, махнул рукой отец, – Взять бы все ваши мотоциклы – и в утиль! Одни неприятности от них…
Успокоившись, отец бросил на больничную койку маленький блестящий ключик, от замка, которым был прикован "Иж" Антона, и, выходя вслед за матерью из палаты, как бы невзначай, оставил на его тумбочке свою распечатанную пачку сигарет. Антон несказанно этому обрадовался, от скуки и волнения он скурил почти все свои сигареты.
На улице уже было совсем темно, и сквозь распахнутую створку окна издалека через больничный сквер доносился гул машин и рокот мотоциклов. По засаленной стене больничной палаты в полумраке бегали рыжие тараканы размером с фасолину. Соседи по палате тихонько дремали, лишь Николаич, которого в пьяном угаре чуть было не зарезала жена, тихонько читал какую-то толстенную книгу, и время от времени всхлипывал. Антон от безделья и любопытства успел со всеми в палате познакомиться, и Николаич его особенно заинтересовал.
Это был тихий старик лет 60. Сухенький, с серой морщинистой кожей, седой бороденкой и глубокой залысиной. Он был в больнице уже почти неделю, и, по словам окружающих, жена в эти дни к нему ни разу так и не пришла. Единственный кто посетил его во все время – это следователь, который взял с него показания. Николаич был угрюм и рассеян. Постоянно о чём-то думал и морщил свой и без того сморщенный лоб. Он был молчалив и нелюдим. Изредка читал толстую серую книжку, оставленную ему кем-то из выписавшихся соседей. В голубых потухших глазах Николаича выражалась постоянная тоска. Он поминутно всхлипывал и постанывал, и, казалось, будто он вот-вот заплачет. Николаич окончательно утратил веру в человечество после того, как получил 2 удара в спину старым столовыми тесаком от самого близкого на свете человека. От любимой жены Татьяны. Он толком не рассказывал об этом никому. Всё это стало известно окружающим из его показаний, которые он дал прямо в этой провонявшей лекарствами палате. Перепили изрядно, повздорили. О чем, он толком и сам не помнил, но ничего криминального он не сделал. Похвалил, кажется, кого-то из её подруг. А она, не раздумывая, схватила нож и попыталась лишить его жизни.