Что мне больше всего запомнилось тем вечером – это расцвеченный золотом и багрянцем небосвод, как будто даже небо сияло в честь нашего семейного торжества. Солнечный свет искрился на укрывшем тротуары двухдневном снегу, словно кто-то усыпал улицы крошечными бриллиантами.
Мне кажется, я запомнила этот день до мелочей.
Помню, как неслась домой из прачечной «Пчелка-чистюля», где подрабатывала в выходные, по слякотным тротуарам. Помню крахмальный запах химчистки, приставший к одежде и коже. Помню, как от быстрого бега кровь стучала в висках, и было такое чувство, что стоит раскинуть руки – и я оторвусь от земли, понесусь над переполненными улицами Олд-Виллидж и воспарю прямо в полыхающее красками небо.
Я на удивление чувствительна к цвету и свету. Особенно влияет на меня серебристое сияние луны. А солнечные лучи наполняют меня энергией. Иногда я чувствую, как по всему моему телу пробегают электрические разряды.
Сегодня был самый счастливый день семьи Пальмьери.
Помню, я думала о своих бабушке и дедушке, Марии и Марио – такой идеальной супружеской паре, что даже имена у них почти не отличались. Они перебрались в Штаты из Италии в начале двадцатых и всю жизнь вкалывали как проклятые, чтобы прижиться на новом месте и обеспечить семье процветание.
Жаль, что они не дожили до звездного часа моего отца, Анжело Пальмьери. Проделать путь от помощника конюха до конезаводчика – есть ли больший повод для гордости?
Родители уже которую неделю были на седьмом небе от счастья. Не раз я замечала, как они хихикают и заговорщицки кивают друг дружке, а их обычно грустные лица сияют улыбками.
– Над чем хихикаем? – спрашивала я.
– Просто мы счастливы, Бет, – отвечал папа. – Сделка по конюшне почти завершена. Отчего нам не радоваться?
Как здорово было видеть их такими веселыми и оживленными – не описать словами. Жизнь вообще-то нас не баловала. Семейство Дули, владевшее «Ранчо братьев Дули», огромной конюшней в Норт-Хиллс, никогда не отличалось великодушием к моему отцу.
Мальчишкой папа служил у их конюха на побегушках. Отмотал два года в колледже – и обратно к Дули. В конце концов он дослужился до помощника управляющего. Дули тем не менее обходились с ним, будто короли с прислугой, не давая забыть, что начинал он с уборки навоза. Мартин Дули, конезаводчик, постоянно напоминал моему отцу о своей к нему щедрости и о том, что тот ничего бы не достиг без милостей Дули.
Тем чудеснее сегодняшний день, день открытия «Конюшни Пальмьери». Победа. Не просто успех – мы утерли нос Дули.
– Выходит, пап, мы разбогатеем? – спросила я на прошлой неделе за ужином. Воображение уже рисовало мне парочку новеньких свитеров в моем шкафу. Еще не помешает один из тех классных проигрывателей, которые можно носить с собой. А там, глядишь, я и работу в прачечной смогу бросить.
Мама передала миску с салатом.
– Бет, тебе уже шестнадцать, – напомнила она. – Ты бы думала хорошенько, прежде чем спрашивать.
Я закатила глаза и выпятила челюсть:
– А разве я обязана?
На той неделе мы с мамой слегка поцапались. Она не пустила меня на школьные танцульки в стиле сок-хоп[1] и концерт Патти Пейдж[2] – я, видите ли, схватила трояк на экзамене по геометрии.
Все знают: мы, девочки, с математикой не дружим. И чего маме стукнуло в голову, будто я какая-то особенная?
– Я хочу выйти замуж и быть домохозяйкой, как ты, мам, – заявила я тогда. – Мне что, так нужна для этого геометрия?
В ответ мама насупилась. Взгляд ее темных глаз сделался тяжелым – того и гляди даст по мозгам лазерным лучом на манер Флэша Гордона[3].
– Домохозяйкой, Бет, ты и без геометрии станешь, – сказала она мягко, – но умной все равно быть обязана.
