Посвящается Маргарите Анатольевне Пушкиной, прекрасному поэту и другу.
Пролог
Ей пришлось поселиться на острове, на маленьком клочке суши, окружённом водой. А хотелось жить раздольно, на равнине, в степи. Всю жизнь её терзала жажда простора, вольного ветра, солнца. В серые пасмурные дни сумерки казались вечными, а приход рассвета мнился несбыточной мечтой. Отшельница садилась у костра и подолгу смотрела на пламя, грелась его теплом и наполнялась его светом.
Но в ту зиму ей пришлось поселиться на острове, запастись терпением и ждать. Цена за её голову стала слишком высока, чтобы зимовать в городе. Снег ещё не успел укрыть стылую землю, когда странница перешла обмелевшую реку. Брод знала только она.
Снег выпал спустя неделю, и реку сковало льдом. Теперь путь на остров был открыт всякому: будь то зверь, человек или демон, но потаённые земли обрели хозяйку, и вошедшего без приглашения не ждал тёплый приём.
Однако никто не тревожил отшельницу, и она благополучно пережила половину зимовки, пока в её жизни не появился волк.
Тогда жажда солнца погнала её на материк. Чтобы утолить её, нужно было всего лишь подняться на вершину скалы, стать ближе к сонному небесному оку и глотнуть его белый свет.
Она шла медленно, ноги вязли в глубоких сугробах. Привычно оглядывая окрестности, заметила цепочку свежих звериных следов, и вдруг остановилась, увидев на белом красные капли крови. Отшельница вгляделась внимательнее и пошла по следу. Он привёл её к кустам шиповника с редкими бусинами ягод, которые не успели расклевать птицы.
Колючие ветви, засыпанные снегом, нависли аркой и закрывали от ветра, даровав последнее пристанище большому серому волку.
Зверь умирал. Сбоку, на шее, там, где его сородичи – верные и продажные городские собаки носят залысины от кожаного ошейника, зияла глубокая рана.
Увидев человека, волк оскалил пасть и глухо зарычал. Зрачки жёлтых глаз, подёрнутые поволокой боли, сузились, но грозный зверь оказался бессилен совершить свой последний бросок.
Отшельница шагнула к нему, выдернула из-за пояса клинок легированной стали, желая избавить раненого волка от медленной, мучительной смерти. Мороз крепчал с каждым часом.
Острие клинка тускло блеснуло в свете зимнего солнца, и зверь, увидев угасающим взглядом кинжал, оперся на передние лапы, силясь подняться и встать.
Волк принимает смерть стоя. Шакал елозит брюхом в пыли у ног своего мучителя – не волк. Шакал скулит, лижет руки палача, закрывает глаза в животном страхе. Волк смотрит смерти в глаза, гордо и прямо, принимая неизбежное, но не покоряясь.
И поражённая отшельница, видя гордое достоинство погибающего зверя, опустила занесённый для удара кинжал. Потом стала на колени подле волка и внимательно осмотрела рану. Главная жила оказалась цела, но зверь потерял много крови и ослабел на холоде.
Отшельница сняла с шеи толстый шерстяной платок, надкусила крепкое полотно, с силой дёрнула, разорвав на два длинных лоскута, и перевязала рану. Потом подняла тяжёлое лохматое тело, перекинула на плечо, и, оступаясь и увязая в снегу, медленно побрела обратно к острову. Подняться к солнцу в этот день она не успела.
Жилищем ей служила пещера в гранитном кряже. Белая звериная шкура завешивала вход в неё, сливаясь со снегом и делая издали неприметным для чужого взгляда. Отшельница опустила зверя на толстый войлок у очага, потёрла иззябшие руки. Отогреть бы сперва, но время дорого, и она поспешила налить в котелок воды и поставить на каменку.
Волк лежал неподвижно, дышал тяжело и хрипло, но не падал в беспамятство. Жёлтые глаза настороженно следили за движениями отшельницы. Она сбросила тяжёлый овчинный тулуп, и из старухи преобразилась в девушку – высокую, хорошо сложенную.